Лемминкяйнен, он же Ахти (Дмитрий Иванов). Фото: «Республика» / Михаил Никитин
В основе постановки — история одного из героев «Калевалы» Лемминкяйнена. В песнях эпоса он — «хитрый парень», охотник, веселый человек и ловелас. В походе за лебедем Туонелы он погибает. Почувствовав беду, мать героя идет к реке мертвых и благодаря своей горячей любви к сыну и волшебству буквально собирает сына по кусочкам и затем оживляет его. Несмотря на то, что режиссер общается к истории с мифологическими корнями, никакого национального колорита в постановке нет, да и вся история совсем не об этом. Герои — люди вне времени, но разговаривают они современным языком, подолгу в деревне (Калевале, как мы понимаем) ждут автолавку. От нечего делать играют в кюккя и пьют пиво. Уже три года в их краях царит полярная ночь.
Сцена из спектакля «Гипербореец». Фото: «Республика» / Михаил Никитин
Сюжет о герое, отправляющимся на подвиги, чтобы вернуть людям солнце, имеет еще более древнюю, чем сам эпос, основу. Но в спектакле от мифа остаются только отражения некоторых линий, связанных со встречами в царстве мертвых, и разговоры с верховным божеством Укко или тем, кто взял на себя его функции. И даже эти встречи и разговоры лишены привычной поэтической образности. Укко здесь больше похож на расчетливого кинопродюсера (его играет Никита Анисимов), а отец и сестра Лемминкяйнена (Дмитрий Иванов), находящиеся «на том свете», вполне по-житейски взаимодействуют с героем. Сестра (Людмила Исакова), оказывается, страшно переживала от недостатка родительского внимания. Отец Лемминкяйнена, прагерой по тексту (Сергей Лавренов), привычно готовит себе еду общеизвестным туристическим способом.
Отец Лемминкяйнена (Сергей Лавренов). Фото: «Республика» / Михаил Никитин
На сцене мы видим, как большие эпические темы, связанные с подвигами и героизмом, уступают место другим, оказывающимся более важными: вере и терпению матери и друга, любви к сыну и мужу, а также твердой надежды на торжество света. Мать Лемминкяйнена (Ольга Портретова) здесь не волшебница, но ведунья. Ее монолог о том, каким разным может быть ее сын, — одно из сильных мест в спектакле. Товарищ Лемминкяйнена Кура, сочиненный драматургом персонаж антигероического склада, выполняет в истории роль помощника, которого в сказке назвали бы волшебным. Здесь приземленность Куры (Вячеслав Поляков), его неубиваемый оптимизм и юмор дают надежду на счастливый исход не только Лемминкяйнену, но и нам, зрителям.
Мать Лемминкяйнена (Ольга Портретова). Фото: «Республика» / Михаил Никитин
«Гипербореец» создавался на сцене театра не вполне привычным способом. Драматург Анастасия Букреева писала текст специально для этого спектакля, под конкретных артистов. Пьеса менялась и дописывалась прямо по ходу репетиционного процесса.
О том, как и про что ставился спектакль, «Республика» за несколько дней до показа поговорила с режиссером Егором Чернышовым.
Режиссер Егор Чернышов. Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— У меня история про Лемминкяйнена ассоциируется с картиной Аксели Галлен-Каллелы «Мать Лемминкяйнена». А у вас?
— Много с чем она ассоциируется. Честно говоря, я взял историю Лемминкяйнена, потому что у меня такое ощущение, что Ибсен, когда писал «Пера Гюнта», во многом отталкивался от этой истории. А мне этот текст всегда был интересен, поэтому я нашёл для себя какие-то параллели. Конечно, эпизод с матерью Лемминкяйнена — это основная сюжетная линия в этой истории. Изначально мы хотели сделать основным мотив матери, которая из мира мёртвых забирает сына, но сейчас это все сместилось. Сейчас у нас стало больше других мотивов и тем.
— Какие это темы?
— Основная тема (тема Пера Гюнта) — поиск самого себя. Зачем я здесь? Для чего меня наделили такой энергией и харизмой? Что я должен сделать? С этим вопросом он идёт к отцу, в мир мёртвых. Отец ему что-то рассказывает, но не всё. Получается, что у нас на первый план вышла история отца, а не матери.
«Для чего я здесь?». Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Вы сами выбрали эту пьесу?
— Нет, я выбрал только сюжет. Драматург Настя Букреева писала пьесу специально под этот театр, под конкретных артистов. Текст менялся, дописывался, что-то сочинялось по ходу репетиций. Так обычно работают в проектном театре. Таким же образом мы ставили «Волчицу» на сцене этого же театра — Яна Жемойтелите сочиняла текст в процессе.
Разработать историю, в которой будут заняты не пара-тройка артистов, а девять человек, трудно. Трудно даже разработать партитуру, чтобы у каждого персонажа было развитие роли, какая-то своя история, которая вплеталась бы в общую канву. Настя — умный и тонкий драматург, и у нас выходит большая, сложная полифоническая структура.
Режиссер Егор Чернышов сравнил историю Лемминкяйнена с историей Пера Гюнта. Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Мне показалось, что вы метафорическое здесь сталкиваете с бытовым. Это так?
— Да, такая задача есть. История идет как бы в двух вариантах. То, что актеры поют на сцене, — это настоящий текст «Калевалы», и здесь история Лемминкяйнена существует, можно сказать, в первоисточнике. Но внутри этой истории мы помещаем живых людей, а они думают и разговаривают иначе. Отсюда и возникает бытовая интонация. В общем, мы сталкиваем два способа повествования: эпический и бытовой.
— Здесь нужна определенная смелость, чтобы перевести в такую бытовую плоскость карельское «наше всё».
— Мы этого не боимся. Когда Шекспир взял историю Ореста в «Гамлете», ему тоже говорили, что это «наше всё» и что нельзя ни в коем случае работать с этим сюжетом. Шекспир написал «Гамлета», но то, что там закопан греческий сюжет, кто ж про это помнит? Шекспиру можно, а Букреевой нельзя? Здесь мы специально оставляем такое «снижение», специально убираем привычное благолепие, которое многим привычно видится в классических сюжетах.
Линия Куры, друга Ахти (Вячеслав Поляков), становится одной из самых важных. Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— В «Калевале» не так и много благолепия — одни страсти!
— Благолепие не в сюжете, а в переводе. Композитор, чтобы написать музыку, переводит текст при помощи нейросетей. И вылезает, действительно, такая народная культура с рогами и копытами. В переводе Бельского текст «Калевалы» благолепен, приукрашен, облагорожен XIX веком. С этим очень сложно работать. Оказывается, не только русская народная культура вся сочинена «Могучей кучкой» в XIX веке, но и карельская тоже. А мы представляем себе, что так все и было.
— Какой это жанр получается?
— Какой жанр может быть в XXI веке? Это, скорее, современный экшен. Весь чистый жанр остался в ХХ веке. Любой спектакль сейчас — это смеси, и нам интересны их пропорции, то, как все выстроено внутри спектакля.
Мать Лемминкяйнена (Ольга Портретова) и жена Куры (Лада Карпова). Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Юрий Соломин предлагает сейчас на государственном уровне запретить переиначивать классику. Как вы к этому относитесь?
— Нужно передать товарищу Соломину, что у нас цензура запрещена конституции Российской Федерации. Такими высказываниями он просто нарушает закон. Каждый режиссер берет на себя ответственность, когда работает над спектаклем. Я знаю, на что иду. Я готов к тому, что сейчас придут калеваловеды и скажут, что все не так.
— Почему, по-вашему, природе не нужны герои? Об этом идет, в том числе, речь в спектакле.
— Ну, там, там разговор о том, что путь героя — это всегда путь гордости. Нам кажется, что мы совершаем подвиги для человечества, но на самом деле так мы тешим свою гордость — до гордыни. Одна из наших тем — о месте героя, о его предназначении. Там нет выводов и нет ответов. Вопросы задаются: а зачем мы здесь?
Айно, сестра Ахти (Людмила Исакова). Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Снова у вас будут палки на сцене?
— Мы начали использовать палки в «Волчице», научили всех тогда их крутить. Палки я использую еще в одном спектакле другого театра. Я поставил 43 спектакля, и процент спектаклей с палками оказывается не таким большим.
Артисты здесь не только крутят палки, они поют хором на финском языке, танцуют и учат текст, который приходит за три дня до премьеры. Это очень тяжелая, трудоемкая работа.
— Вы часто ставите современную драматургию?
— Ой, меня в какие-то театры зовут, потому что я умею ставить русскую классику. Сейчас меня в Казань позовут, потому что я уже специалист по работе с татарской прозой. Кто-то меня зовёт, потому что я много работаю с современными текстами, которые меня как-то цепляют, которые мне интересны.
Я не боюсь начинать работу, не имея сюжета, не имея текста, я готов включаться сразу. Есть замысел — поехали!
Верховный бог Укко (Никита Анисимов). Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Это похоже немножко на лабораторию, да?
— Немножко похоже. В принципе, мне очень нравится сама форма проектного театра. Я и у себя в Кирове, когда театром руководил, я делал лабораторию, на которой мы с Настей познакомились, когда я собирал режиссера и драматурга, и сталкивал их, то есть давал тему. И мы создавали тексты на базе театра. Я очень верю в проектный театр. Пьесы Шекспира, которые мы знаем, в основном написаны именно этим путем. Шекспир точно знал, кто у него кого играет. Это писалось на определенную труппу в определенных обстоятельствах под определенный заказ. Это не было написано в стол для вечности. То же самое делал Мольер. И больше я вам скажу, что Чехов, когда писал последние три пьесы: «Дядю Ваню», «Три сестры» и «Вишневый сад», он точно знал, кто кого будет играть. Он участвовал в репетиционном процессе. Это тоже был проектный театр. Главные хиты мировой драматургии были созданы путем проектного театра.
Сцена из спектакля «Гипербореец». Полярная ночь длится уже три года. Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Вы говорите, что со временем театр превращается в музей, потому что все ставят без конца одни и те же пьесы.
— Да, действительно, мне глобально неинтересна история про перелицовывание чего-то, потому что к тем трактовками «Гамлета», которые были до меня, мне добавить нечего. А если тебе к тому, что сделано до тебя, добавить нечего, так и не открывай рта. Посиди и помолчи на эту тему. Мне интересно расширять горизонты самого театра, откапывать пьесы, которые забыты, которые не идут. Одну из лабораторий в Кирове я делал именно на тему незаслуженно забытых или новых, которые еще не раскрученных, пьес. Театру ищет свое лицо, и важно, чтобы у лица было не общее выражение.
Сцена из спектакля «Гипербореец». Момент выбора. Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— Вы пользуетесь нейросетями?
— Я сейчас пообщался с чат-ботом, попросил какую-то сцену написать. Да, он действительно пишет пьесы, но это выходит очень смешно и наивно.
Мне важно, чтобы некоторые вещи были нарисованы от руки. По-моему, происходит определенная деградация какая-то. Есть дизайнеры, которые не умеют рисовать вообще, но они дизайнеры. Я видел композиторов, которые не умеют играть ни на одном инструменте. Когда ко мне приходит художник и говорит, что не умеет рисовать, я его спрашиваю, почему он не пишет музыку? Сейчас у нас начинается эпоха воинственного дилетантизма по всем фронтам. Поэтому мне очень нравятся рисованные афиши.
«Гипербореец». Поклон. Фото: «Республика» / Михаил Никитин
— На кого ориентирован спектакль?
— Конечно, это не детский спектакль, мы поставили 12+, у нас нет на сцене ни мата, ни секса. В общем, спектакль, конечно, ориентирован на вечернюю публику.
Сетевое издание
RSS Лента