Директор Национального музея и внук репрессированного рассуждает о страшном уроке, который дает нам история страны, и о том, как этим уроком правильно воспользоваться.
На этой неделе в Карелии пройдут поминальные мероприятия, посвященные памяти жертв политических репрессий 1937-1938 годов. По традиции 5 августа в мемориальном комплексе в урочище Сандармох соберутся родственники и потомки тех, кто был расстрелян и захоронен в этих местах, представители национальных объединений и религиозных конфессий.
Накануне памятной даты «Республика» побеседовала с директором Национального музея Карелии Михаилом Гольденбергом о том, что для нынешних поколений значит эта трагическая страница нашего прошлого, все ли мы знаем об этом периоде и какова сегодня политика государственного учреждения культуры по отношению к очень непростому, нередко тяжелому наследию той эпохи. А также об исторической объективности, о том, где грань между стремлением изучить, понять, извлечь уроки и спекулятивными оценками.
— Михаил Леонидович, четверть века назад, когда только начали открываться архивы, тема сталинских репрессий и все, что с нею связано, не сходила со страниц прессы и экранов ТВ. Меняется ли, на ваш взгляд, к ней отношение сегодня, и должно ли оно меняться?
— Начну с того, что, если говорить об этой странице прошлого нашей страны, то она оставила глубокий след в истории Карелии. Это большая часть нашего прошлого, большой отрезок пути, который вместе со страной прошла наша республика. Сандармох, Кемь, Соловки… Напомню, что Соловецкий архипелаг в те годы входил в состав Карелии. В 1964 году Никита Сергеевич Хрущев «подарил» две территории: Крым – Украине и Соловки – Архангельской области, а до этого Соловецкие острова были частью Кемской волости.
Так что наш край очень рельефно, заметно входил в орбиту ГУЛАГа, его в полной мере коснулись трагические события той поры. Только в Сандармохе похоронены представители 60 национальностей, 10 конфессий. Там 236 расстрельных ям, в которых упокоились более 8 тысяч человек. Конечно, это святое место, и очень важно, что сегодня мы имеем возможность приехать туда, в мемориальный комплекс, отдать дань памяти и скорби по погибшим.
Я хорошо помню те годы, когда мы только начали узнавать про то, что происходило в Сандармохе. Открылись документы, открылись расстрельные ямы… Приходилось и видеть самому, и общаться с теми, кто исследовал захоронения. Страшное зрелище… Обязательно на самом дне ямы, под останками, находили бутылку-две водки. Красноречивая деталь, которая много говорит о том, какая страшная была эта «работа» — расстреливать своих соотечественников. Среди убитых, оставшихся лежать в этих ямах, – как представители интеллигенции, актеры, режиссеры, ученые, так и простые крестьяне…
Конечно, в 90-е годы, когда после многих десятилетий умолчания масштабы репрессий перестали быть запретной темой, о ней заговорили активно, бурно, с разных идеологических позиций, под разными углами зрения. Мы действительно очень много не знали раньше. И сейчас, считаю, знаем не все, несмотря на то, что и архивы открыты, и большая часть безвинных жертв реабилитирована. Именно потому, что эти страницы прошлого все еще требуют изучения, осмысления – пусть и это и очень тяжело с человеческой, эмоциональной точки зрения. Наверное, наступило время, когда на эти события надо взглянуть уже без идеологического и политического угара. Пришла пора объективности.
— Но возможна ли она вообще, историческая объективность, тем более когда речь идет о периоде, который и сегодня подвергается максимально политизированным, иногда диаметрально противоположным оценкам?
— Да, в истории объективность — это как линия горизонта, к ней надо постоянно стремиться, но она всегда новая. И все же она должна быть ориентиром. Повторюсь, важно, что тема репрессий сейчас не запретная не только для профессиональных историков. Недавно довелось оказать помощь одной знакомой, которая хочет найти материалы о своих дедушке и бабушке. Подсказал ей алгоритм действий, куда надо обратиться, как направить запросы… Сегодня потомки репрессированных в те годы людей могут получить дела из архивов, прочитать документы. Нередко даже узнать имена тех, по чьему доносу были арестованы их родные. Знаю это на собственном опыте: я ведь тоже внук «врага народа». Мой дед, ветеринарный врач, был объявлен «отравителем». Донос написал его подчиненный, санитар…
Так что мотивы обращения к этому периоду истории могут быть разными. Согласитесь, когда люди интересуются своими корнями, пытаются узнать судьбу своих предков – это одно. Или когда исследователи, писатели стремятся открыть, проанализировать факты. За минувшие годы появилось море литературы, и Карелия была в этом смысле в авангарде. Например, «Каналоармейцы» Ивана Чухина, «Погружение во тьму» Олега Волкова, про Соловки… Или недавно вышедшая и отмеченная республиканской премией в области литературы книга Константина Гнетнева «Беломорканал: времена и судьбы» — замечательное исследование, максимально стремящееся к объективности.
Но вот когда эта тема продолжает использоваться для спекуляций, политиканства, в каких-то карьерных, а иногда и шкурных, не побоюсь этого слова, соображениях… Да, есть определенные организации, у которых, можно сказать, работа такая – спекулировать на тематике, в том числе репрессий, им за это деньги платят. И эти страницы истории – безусловно, мрачные, тяжелые, болезненные для страны — они используют грубо, однобоко.
Но история не любит флюсов и в то же время ее нельзя отправить в кабинет к косметологу, чтобы что-то подправить. Историю надо принимать такой, какая она есть. Пушкин в письме к Чаадаеву писал: «Историю надо принимать такой, какой ее Бог дал. Видит Бог, не хотел бы я другой истории».
— Но Пушкин писал это за столетие до событий, о которых мы говорим. Вряд ли он мог представить, каким тяжелым и страшным окажется ХХ век…
— Не надо идеализировать предыдущие столетия. В том-то и проблема, что тему сталинских репрессий из контекста мировой истории вырывают, как правило, для того, чтобы показать, что эта трагическая эпоха была каким-то уникальным явлением и ничего подобного ни до, ни одновременно с ней не происходило. Но зайдите, например, в музей Консьержери в Париже, бывшую тюрьму, где вам расскажут о массовом якобинском терроре времен Великой Французской революции, о так называемых «дворянских свадьбах», когда людей вместе связывали веревками и бросали в воду – за «неправильную» классовую принадлежность. О том, как каждый член якобинского батальона выпивал стакан человеческой крови…
Я уже не говорю подробно о Германии и Австрии ХХ века, хотя темой Холокоста занимался очень много и часами могу рассказывать, что такое Аушвиц, Биркенау, Маутхаузен, что это были за изощренные фабрики смерти… Та Европа, которую мы сегодня знаем, чистая, комфортабельная, обильно полита и удобрена кровью.
— Извините, но придется в ответ привести банальность, которую, тем не менее, постоянно используют в тех же европейских странах в качестве аргумента: вот, мол, Германия-то за нацизм официально покаялась, а Россия не спешит поступить так же по отношению к «коммунистическому прошлому»…
— Ну, все-таки определенное если не покаяние… По крайне мере, оценка сталинским репрессиям – хоть и не вскрывшая корни этого явления, не повлекшая на тот момент столь массовой реабилитации жертв,– была дана еще в советские времена. На XX съезде КПСС Никита Сергеевич Хрущев с трибуны кричал соратникам: «У всех вас руки в крови». Потом добавил: «И у меня тоже»…
Но главное, конечно, не в этом. А в том, что те, кто сейчас ждет от России некоего глобального покаяния, требуют, чтобы мы не репрессии осудили, что уже сделано. По сути, от нас требуют, чтобы мы растоптали огромный пласт нашей истории. И пример Германии здесь, очень мягко говоря, некорректен. Нацистская Германия была раздавлена Советским Союзом, советский солдат стоял на развалинах рейсхканцелярии. Если нам надо «покаяться» за наше «советское прошлое», осудить его, это значит – нам надо растоптать нашу победу, за которую отдали жизни миллионы. А это для потомков тех, кто освобождал Европу от фашизма, невозможно и неприемлемо, что доказывают и современные события. Ведь за что сегодня воюют на Украине те, кого называют ополченцами? Там есть разные лозунги, но очевидно, что среди них один из главных – «Не отдадим нашу победу», что воюют в том числе за 9 Мая, за георгиевскую ленточку…
Да, сталинские репрессии прошлись, наверное, почти по всем советским семьям, и это общая память и боль. Но и Великая Отечественная война затронула фактически каждую семью, и это наша общая победа, которая нас всех объединяет. Недопустимо эти две чаши весов пытаться превратить в одну. Кстати, другой мой дед, фамилию которого я ношу, погиб под Сталинградом. И я бы не хотел, чтобы чаша первого репрессированного деда перевесила бы другую. В истории ХХ века наша Победа – абсолютный приоритет.
Конечно, я категорически против любого декорирования истории, замалчивания тех или иных исторических фактов. Но и против использования истории как идеологической девушки по вызову. Война с советскими памятниками, музеи «советской оккупации» в странах Прибалтики, в Грузии –это, на мой взгляд, сегодня из того самого разряда. Когда от исторического произведения, музея, его выставок пахнет злобой, ненавистью, иногда даже издевательством – это и есть грань недозволенного для тех, кто претендует на профессиональное, объективное обращение с историей.
— Насколько правильно я понимаю, что один из залогов такого подхода – это максимальное введение в выставочный оборот самых разных свидетельств эпохи, которые имеются в распоряжении музея?
— Здесь я бы подчеркнул именно этот момент – тех, что имеются в распоряжении. Любая выставка рождается, исходя не только из политики музея или чьего-то желания сделать ту или иную экспозицию, но и из коллекции. Музей не может показывать копии. Приведу пример из нашей практики – в этом году будет отмечаться 75-летие Зимней войны. Но, увы, эта война была, как известно, «незнаменитой», «тихой». И музей не располагает возможностью сделать большую выставку на эту тему (в отличие от, скажем, посвященной началу Первой мировой войны, которую наш музей планирует открыть в сентябре). Хотя это, конечно, не означает, что мы обойдем эту историческую дату вниманием: соберем круглый стол, пригласим ведущих ученых. Музей в данном случае – нейтральная площадка для дискуссии. Историческое время впадает в музей, как река. Наши точки зрения не всегда совпадают, но есть стремление разобраться, проанализировать, какие уроки мы можем извлечь из нашей истории.
На этом принципе мы стараемся строить и всю нашу музейную политику. Не так давно, например, поступила просьба о презентации выставки от Генерального консульства Польши в Санкт-Петербурге, подготовленной обществом «Мемориал». У нас есть опыт сотрудничества с этой организацией – ее представители, например, провели у нас семинар по технологии сбора устной истории. Не менее тесное сотрудничество у нас и с карельским обществом польской культуры. В свое время совместно организовали очень хорошую экспозицию «Польский след в истории Карелии» — ее большую часть составили предметы, которые принесли обычные люди, посетители музея. Получилась по-настоящему народная выставка, концепцию для которой придумал сотрудник нашего музея Михаил Данков. Эта экспозиция затем была показана в Санкт-Петербурге, в Сыктывкаре.
Но вот то, что касается предложенной сейчас выставки… Она затрагивает всю ту же тему репрессий, и у меня, откровенно говоря, есть большие сомнения, насколько она согласуется с теми принципами, которые исповедует наш музей. Там уже в самом названии содержится однозначный идеологический посыл, навязывание зрителю определенной позиции, современная политизация темы, к которой в Карелии, учитывая все сказанное выше, необходимо подходить с максимальным тактом.
Тем более что в 2015 году, когда нам предлагается провести презентацию вышеупомянутой выставки, мы будем отмечать 70-летие Победы в Великой Отечественной войне. Может быть, было бы смысл вспомнить, что в Польше погибли около 600 тысяч солдат, освобождая ее от фашизма? И провести какие-то симметричные мероприятия? Но ведь мы сейчас наблюдаем обратное – все ту же борьбу с советскими памятниками. Мало того, на следующий день после получения этого письма я из Интернета узнал, что Польша сворачивает объявленный Год культуры России из-за событий на Украине… Мы попросили прислать содержание выставки. Нельзя принимать выставку в государственном музее как кота в мешке. Ее судьбу будет решать научно-методический и общественный совет музея.
— К сожалению, каждый раз при таком похолодании тему репрессий пытаются использовать как политический инструмент…
— Я считаю: дайте людям, историкам, исследователям самим сделать выводы. В прошлом году было 80-летие Беломорско-Балтийского канала. Наш музей сделал почти революцию в этой теме, подготовив экспозицию фотографий из архивов НКВД. Полная коллекция НКВД, состоящая из почти 9 тысяч фотографий, хранится в нашем музее. Открытие выставки освещал Первый канал, к ней была приурочена большая конференция, на которую приехали специалисты по этому историческому периоду, в частности, очень известный французский историк, советолог Николя Верт. Мы много дискутировали на эту тему, я потом побывал у него в Париже…
Параллельно совместно с Петрозаводским госуниверситетом мы реализовали проект: оцифровали эти тысячи фотографий, сделали уникальную поисковую систему, виртуальную экскурсию по всем 18 шлюзам ББК. По ходу этой экскурсии появляются снимки, база данных, включающих фамилии, географические названия, даты. Весь этот огромный массив данных мы вместе с ПетрГУ ввели в научный оборот, сделали доступными. Это современный подход к открытию фондов, использованию новых технологий, чтоб привлечь к теме искренних, заинтересованных исследователей, а не спекулянтов от истории.
Сетевое издание
RSS Лента