Защищать всех

Лариса Бойченко в деле защиты прав человека не новичок. Многие годы она представляла интересы женщин: возглавляла карельское отделение Союза женщин России, была одной из создательниц кризисного центра для жертв домашнего насилия. Еще она входила в состав Общественной палаты региона, работала в общественных советах при МВД, миграционной службе, следственном управлении Следкома.

В сентябре прошлого года Лариса Дмитриевна стала уполномоченным по правам человека в Карелии — теперь защищает не отдельные группы граждан, а всех, кто в этом нуждается.

«Республика» поговорила с Ларисой Бойченко о том, кто чаще всего обращается за помощью и как пандемия коронавируса повлияла на работу омбудсмена.

Лариса Бойченко. Фото: «Республика» / Любовь Козлова

— В должности уполномоченного по правам человека вы уже больше полугода. Много ли обращений получили за это время?

— За три месяца прошлого года я получила 132 обращения — больше, чем было за восемь месяцев у моего предшественника. За 2020 год поступило уже 157 обращений — вроде бы не так много, но многие вопросы очень сложные, требуют не одного месяца работы.

— С какими проблемами люди чаще всего обращаются?

— Основная часть жалоб, конечно, связана с социальными правами: защита семьи, трудовые права, получение медицинской помощи, право на благоприятную окружающую среду, переселение из аварийного жилья. Кстати, эти проблемы стоят на первом месте не только в нашей республике, а по всей стране. Очень много обращений поступает по линии гарантий государственной защиты — это в основном различные жалобы от заключенных.

Самая немногочисленная группа в моей практике — обращения, связанные с культурными правами: правом на использование родного языка, свободу творчества. На мой взгляд, эта работа неплохо осуществляется в Карелии: мы действительно стараемся жить в мире и добре. Я не получила ни одной жалобы на дискриминацию по признаку национальности, и меня это очень радует.

— С чего начинается работа с обращением?

— Как ни странно, в первую очередь нужно понять, реальная ли это жалоба: ко мне часто идут с такими проблемами, решение которых просто не в моей компетенции. Допустим, бабушка не может найти взаимопонимания с невесткой, и та не дает общаться с внуком. И бабушка требует, чтобы я съездила в район и с невесткой поговорила. Но это частная жизнь граждан, я не могу в нее вмешиваться, если не нарушаются гарантированные законом права.

Фото: «Республика» / Любовь Козлова

Недавно было обращение гражданина Индии, который находится под следствием и которому вменяют развратные действия. Он жалуется, что ему мало предоставили возможностей для общения с родственниками. Но пока идет следствие, нельзя допустить возможности повлиять на свидетелей, и тут, конечно, я не имею права вмешиваться в процесс.

Ко мне вообще часто обращаются осужденные или подследственные. Некоторые  пишут: «…не скажу о нарушении моих прав и не буду их обсуждать с адвокатом или представителями ФСИН — только на личном приеме скажу Ларисе Дмитриевне…». Первое время я по каждому такому письму тут же пыталась бежать разбираться. А потом поняла, что для некоторых людей, сидящих 15-20 лет, любая ситуация личного общения — это порой, к сожалению, просто способ развлечься.

Вообще, люди нередко приходят ко мне на прием, чтобы просто поговорить. Поэтому мы создали открытый правовой университет уполномоченных: приглашаем всех желающих, чтобы рассказать, с какими проблемами мы работаем, как правильно составить обращение в институт уполномоченного, какую информацию указать. Это была моя инициатива, которую поддержали и детский омбудсмен, и уполномоченный по защите прав предпринимателей в Карелии.

— А если говорить о людях, обращающихся с реальными проблемами? С какими трудностями приходится сталкиваться, например, в тех же колониях?

— Один из вопросов, который я поднимаю в ежегодном докладе уполномоченного по правам человека, — это ресоциализация. В Сегеже есть специальный центр, где бывшим заключенным с этим помогают: люди живут в общежитии, работают на производстве, получают зарплату и стараются прийти к нормальному образу жизни.

Там, правда, тоже не все гладко: некоторые мужчины жаловались на слишком маленькие зарплаты. Все осложняется еще и тем, что у многих осужденных есть исполнительные листы: они должны возместить ущерб, выплатить штрафы, наложенные судом. Соответственно, из зарплаты идут вычеты, а вы знаете, что в Карелии в принципе зарплаты не такие большие.

Еще один аспект связан с уровнем подготовки этих людей. Когда я была избрана на должность и посетила исправительные учреждения, это был культурный шок: взрослые мужчины учились в школе при колонии по программе начальных классов. А теперь представьте себе, сколько государству нужно вложить средств, чтобы реабилитировать такого человека, дать ему какую-то профессию, чтобы он, выйдя на свободу, смог жить среди нас и быть законопослушным.

Эта проблема очень сложная, российского уровня. Я продолжаю работать над ней с региональным управлением ФСИН, и у нас сложились достаточно продуктивные отношения. Прокуратура Карелии также в курсе этой проблемы.

Лариса Бойченко. Фото: «Республика» / Любовь Козлова

— Проблема ресоциализации заключенных касается только мужчин?

— На самом деле нет. Просто в Карелии все колонии — мужские: женщины только в СИЗО находятся, а отбывают наказания в других субъектах. И для нас это не благо, потому что эти женщины, отсидев свой срок, возвращаются к нам, в Карелию. А за время нахождения в местах лишения свободы они порой  теряют то, что мы называем социальными связями. Я заметила такую особенность: за любого мужчину, отбывающего наказание, всегда просят мама, жена, дочь и так далее. Но я не получила ни одного обращения в пользу хоть одной женщины, находящейся в СИЗО или местах лишения свободы. Общество от этих женщин пытается дистанцироваться, а ведь когда-нибудь они вернутся и снова будут жить среди нас.

— Если говорить о менее глобальных проблемах, какие случаи из своей практики вы бы могли вспомнить?

— Конечно, вспоминаются случаи, когда нам удалось помочь. Например, было обращение от одного подследственного, которому врач провел обследование и никак не пояснил его результаты, не рассказал, каким образом и от чего его должны лечить. Здесь мы подключили прокуратуру, которая провела проверку, и врачу выдали соответствующее предписание.

В этом году обратились ко мне две женщины, одна — жительница Беломорского района, другая — из Питкяранты. Они имеют группы инвалидности, и для того, чтобы их подтвердить, женщин просили приезжать в Петрозаводск. Одна из заявительниц — инвалид по зрению, другая — колясочница. Естественно, добираться в другой город им было проблематично. Мы решали этот вопрос с Минздравом Карелии, медико-санитарной экспертизой, и нам удалось добиться, чтобы не заявительницы ехали в Петрозаводск, а врачи выехали к ним в районы.

Было обращение от матери инвалида-колясочника из Сегежского района. Им трудно попадать в квартиру: вы знаете, что далеко не все подъезды у нас оборудованы пандусами. Вместе с районной администрацией этот вопрос удалось решить: поставили пандус, и человек теперь хотя бы на прогулки может из дома выходить.

Был вопрос по поводу нашего Дома ветеранов: постояльцы жаловались, что ночью очень трудно бывает дозваться медсестру. Этот вопрос тоже постарались решить в пользу проживающих: провели специальное собрание для работников и обязали более внимательно относиться к оказанию услуг в ночное время.

Это, конечно, очень маленькие победы. Но всё равно мы рады, что они у нас есть.

Лариса Бойченко. Фото: «Республика» / Любовь Козлова

— Пандемия коронавируса изменила многое в жизни людей, появились новые ограничения, которые большинству не нравятся. К вам с жалобами на эту тему не обращались?

— Жалоб, связанных с пандемией и самоизоляцией, в мой адрес было не так много. Но это если мы говорим об официальных обращениях в письменном виде. Зато эмоциональных жалоб по телефону было огромное количество. Но я не работаю с анонимными заявлениями. Я была бы рада конструктивной критике и конкретным предложениям по улучшению ситуации с правами человека, но они, к сожалению, практически не поступают.

Из конкретных проблем, с которыми ко мне обращались, вспоминается случай молодого человека с двойным гражданством: он одновременно является гражданином России и гражданином Финляндии. Когда началась пандемия, границы закрылись, и его не выпустили за пределы РФ. Семья у него в Финляндии, сам он застрял в Петрозаводске без денег и жилья. При всем моем желании в этом конкретном случае я ничего сделать не смогла: Россия возвращает своих граждан, застрявших в других государствах, но за границу их не высылает. Я предложила этому заявителю помощь с поисками жилья и получением пособия, но после этого он перестал выходить на связь.

— Уполномоченный по правам человека в РФ Татьяна Москалькова  обратила внимание, что в период самоизоляции резко выросло количество обращений на домашнее насилие. Вы получали подобные обращения за то время, что Карелия находится на самоизоляции?

—  Я очень рада, что Татьяна Николаевна взяла этот вопрос под свой личный контроль. Ко мне с такими проблемами пока не приходили, но дело в том, что это очень латентные вещи: мало желающих о них рассказывать. Женщина иногда думает, что, раз муж ее бьет, значит, она сама какая-то не такая. Или опасается, что в случае развода бывший супруг ее будет преследовать. Или что о ней плохо подумают, если она вынесет сор из избы.

Но даже несмотря на отсутствие сегодня  заявлений ко мне, в России уже были проведены исследования, позволяющие сказать, что агрессия внутри семьи выросла в период самоизоляции. Раньше ведь большую часть дня члены семьи были порознь: расходились на учебу, на работу. А теперь все оказались в замкнутом пространстве, что действительно непросто.

Мне иногда говорят, что мужчины тоже подвергаются насилию, спрашивают, почему я их не защищаю. Но я стараюсь быть объективной: ко мне приходили отцы, которым бывшие жены не дают общаться с детьми, и мы собирали целые консилиумы, чтобы им помочь. Но большая часть насилия, к сожалению, происходит обычно в отношении зависимых членов семьи: женщин, детей, престарелых — это факт.

МВД зачастую не хочет портить статистику этими обращениями. Нам известно, что не всегда у жертв принимают заявления, считая, что сегодня женщина прибежала и написала заявление о побоях, а наутро говорит, что с мужем помирилась и хочет заявление забрать. А ведь в ряде стран такое заявление забрать в принципе нельзя, и полиция обязана разобраться, был ли факт избиения, насилия.

Лариса Бойченко. Фото: «Республика» / Любовь Козлова

— Может быть, тут помог бы закон о домашнем насилии, о необходимости которого уже довольно давно спорят в России? Среди прочего его авторы предлагают дать полиции инструменты для незамедлительного реагирования на сообщение о насилии в семье: защитные предписания и т. д. Может быть, это выход?

— Я считаю, что этот закон необходим. В том числе и потому, что в этом случае мы бы начинали работать с агрессором, чего сейчас в принципе не происходит: сегодня работа идет только с жертвой. Когда я изучала гендерные проблемы, часто приходилось сталкиваться с таким мужским мнением: «Ну подумаешь, ударил, я же ее люблю». А зачем бить? Никто не учит этих мужчин ненасильственным формам взаимодействия. Но ведь всё можно решить путем переговоров.

Я за то, чтобы такой закон был, и рада, что ряд депутатов-женщин так активно включились в его обсуждение. И в то же время ряд мужчин его резко критикуют и почему-то считают, что закон нарушит семейные ценности. Но на семейные устои на самом деле никто не посягает. Семья — это наш тыл, там нас всегда ждут, всегда поддержат. Но если семья — это место, в которое ты боишься идти, что же в этом хорошего? Я за здоровые семьи, где люди бережно относятся друг к другу и не нарушают базовые права: право на жизнь, на безопасность, на здоровье.