Спектр. 18+

Я живу в то время, когда у каждого человека есть свой мир. Для каждого из нас глобус выглядит по-разному, цвета называются по-своему и люди делятся по другим стандартам, нежели раньше. Широта и долгота, сетка координат для меня выглядят иначе, чем, к примеру, вот для той женщины в меховой шапке и сером пальто. И если бы я родилась на Антарктиде, то все оттенки белого у меня имели бы свое название. Думаю, у меня был бы даже черный белый. Вы понимаете, о чем я?

Одиночество – это не романтично, оно серо. Или для Антарктиды – бело. Одинокий белый медведь на белой льдине ест красно-белую тушу. Туша с интересом смотрит в противоположную сторону, так что я понятия не имею, кого ест медведь.

Одинокая черная девушка на серо-грязном асфальте расставляет широкие квадратные точки каблуками. Лицо девушки закрыто капюшоном. Так что понятия не имею, что прячет она в своих глазах.

Белые медведи не любят компанию. Взрослый Умка убьет маленького Умку, если мама-медведица не доглядит за своим чадом и продолжит ковыряться носом в растерзанной туше неопознанного животного.

Ключи гулко гремят в подъезде, замок с лязгом открывается.
– Ох уж мне эта ваша дверь!
– А что такое?
– Стучите вы ею с утра до вечера, ребенка мне будите!
– Хорошо, давайте договоримся так: я не стучу дверью, а ко мне в квартиру не ломятся приставы с вопросами о вашем местоположении, идет?

Лязг двери, замок – я дома.
Пакеты в сторону, сапоги в шкаф – там всегда много места, но гости почему-то не любят убирать обувь. Грязная пара обуви в коридоре цепляет глаз, а шум и крошки под столом ранят уши и впиваются стопы. Отсутствие личной жизни – это не бардак и загруженность в расписании, это стерильность на кухне и вышивка на стене в гостиной.

Протертый посередине почти до дыры ковролин и драные обои дали мне отличную скидку на эту жилплощадь. Я оклеила плакатами ту часть стены, к которой примыкал письменный стол, и повесила постер напротив кровати, смирившись с тем, что штукатурка проглядывала в оставшиеся щели.

Почему-то не выбросила пару презервативов, оставшихся после предыдущих жильцов, – так и лежат в ящике стола. Вообще их было три, один я потратила: тренировалась одевать на бутылке из-под мартини. Утром пахнущий мартини порванный презик отправился в мусорный бак – воображаю, что подумали про меня бомжи.

Я открыла ноутбук, сняла кольцо с пальца и засунула его себе в рот. Металл приятно ударялся о зубы, кончик языка проходил сквозь кольцо, оно было безвкусным. Черт, надо убрать еду в холодильник. Вчера задумалась о чем-то, что услышала по телику, и забыла курицу убрать. Так целая грудка пропала. Сковородку на плиту: старая и электрическая, она грелась медленно и еще медленнее остывала, есть минут десять.

«Понимаешь, ты как с другой планеты – не пойму, что у тебя на уме. От этого трудно воспринимать твои слова всерьез. Поэтому прости, что так странно отреагировал на сообщение вначале. Теперь я тебя понял, но боюсь, что не смогу ответить тебе тем же. Надеюсь, ты сможешь меня понять – я совсем не хотел, чтобы ты подумала, будто я на что-то намекаю! Мне жаль, что так получилось».

Острая часть кольца – красивая вставка сверху – больно резанула по десне, на языке почувствовался вкус крови, перемешавшись с безвкусностью металлического кольца.
Может, кота завести?..

 

***

– Посмотри, как красиво…

– Да…

Понтонный мост покачивался между двумя берегами, заросшими травами, высокими, по пояс. В воздухе чувствовался далекий запах яблоневого цвета с Ботанического сада. Далекий город непривычно моргал всеми своими линиями энергопередач.

– Знаешь, почему он так моргает?

– Нет.

– Я думаю, потому что ток подается с перебоями. Должен непрерывно, а идут микропаузы… ммм… ну как объяснить, как будто с промежутком…

– Я поняла.

– Да? Хорошо. Смотри, видишь там большие трубы? Это ТЭЦ. Я буду там работать осенью. Снимем квартиру с тобой, да, Мась?

– Конечно, милый.

Конечно, снимешь. Зачем еще я с тобой тут вожусь, про промежутки слушаю.

– Так хорошо, что я тебя встретил.

– И мне хорошо.

Поставила в голове галочку: пересадить его с этих ужасных очков на линзы. И толстовку другую купить.

 

***

«Поезд Петрозаводск — Санкт-Петербург отправляется со второго пути через 5 минут!»

– Малыш, посиди тут, я сейчас попрощаюсь и приду, и мы с тобой пойдем домой.

– Хорошо.

Усталые ноги вытянуты вдоль плиточных швов зала ожидания. Всегда восхищал этот зал – сочетание советской коричневой плитки, как в туалете, и мраморных колонн с лепниной у верхушек. Так и представляешь – Каренина в лиловом платье кружит в вальсе с Вронским, слегка задев бомжа у лестницы.

Здание вокзала чуть гудит вечерним ожиданием ежедневного поезда на Питер. На вокзал лучше приходить без денег, слишком велик соблазн взять билет куда-нибудь и уехать. Так странно: с одной стороны больно даже думать о том, что уезжаешь от него, а с другой – никуда эта тяга не пропадает.

Всегда не любила влюбляться первой. Очень неудобное чувство – ты влюблена и мучаешься, а как он – да или нет? А если да, то насколько – больше чем ты или меньше? А насколько больше? А если нет? А ты намекаешь, как можешь – прикасаешься, улыбаешься и впустую. В общем, неуютные ощущения.

Поэтому я всегда влюблялась задним числом. Позовет меня парень к себе, признается в любви, а я оцениваю – насколько я хочу его, насколько он подходит ко мне, может ли у нас что-то получиться. И даю ответ. Зато потом можно дать волю себе, не боясь оступиться, не боясь полюбить.

Знаете, как это – влюбиться как кошка? Это когда ты смотришь на него, на его плечи, а на них перхоть, мелкая-мелкая белая крупа из-за грязных волос. А ты ее любишь, каждую крупинку, ты готова ее есть, и его заодно любишь.

– Все, малыш, пойдем домой.

– Давай поедем? Я так устала.

В такси пахнет бензином и цитрусовыми, бедные мои ноги согнуты в коленях, скорее бы приехать.

– Ответь мне на один вопрос – ты знаешь, кто такой Оле Лукойе?

– Эм… герой какой-то русской сказки?

– Ужас! Как можно не знать! Это же Ганс Христиан Андерсен, мировая классика!

– Не называл бы сказочника классикой. Вообще, это все очень относительно. За рубежом, например, все знают Достоевского, Чехова, Толстова и практически не знают о Пушкине или Тютчеве. А нам в школе твердят – Пушкин наше все! Врут, получается?

–  Пушкина у нас называют нашим все за то, что он сформировал русский литературный язык, а не только за его стихи.

– Я к тому, что тебе нужно избавиться от категориального мышления. Нельзя судить о чем-либо так категорично, как ты это делаешь.

– Не хочу с тобой спорить, тем более на ту тему, в которой я почти профессионал, а ты дилетант.

– Вот опять. Мое образование позволяет мне говорить на любую из окологуманитарных тем, между прочим. Возможно, если ты научишься мыслить гибче, ты научишься и спорить правильно, а не плакать в одеяло.

Реву в ванной, чуть успокаиваюсь под душем и опять реву. Не хочу ребенка от него. Не хочу, чтобы мой взрослый сын смотрел на меня, как на тупую; а он будет, потому что он будет весь в отца, мой маленький сынок.

Ночью теплая рука прижимает меня к горячему телу, почему он такой горячий? Словно у него всегда температура. Тихо, на ухо: не обижайся, прошу. Мысли, как хочешь.

Через полчаса, под тихое сопение улыбаюсь в темноту – победа всегда приятна.

 

***

Неласковое январское солнце прокаливало белые стены домов Иерусалима. Для русских такая погода скорее похожа на августовскую – днем тепло, почти жарко, ночью холодно. Жители жмутся к кремовым, карамельным и пломбирным стенам, с шуршанием проходят мимо.

Сижу в кафе у дороги, смотрю в противоположное окно. Там нет движения, штора скрывает свет, скрадывает звук. А я смотрю, неотрывно, разглядываю несуществующие узоры на гладкой ткани.

«Здравствуйте! Это Аня, ваша дочь. Не знаю зачем, но я решила восстановить с вами отношения, но я пойму, если вы не захотите со мной говорить, тогда просто проигнорируйте это сообщение».

Дурацкое ограничение по символам – никак не могу сформулировать правильную и емкую фразу. Ладно, пусть так.

Неделя, две, три – тишина, конечно же.

Так зачем я взяла билеты в этот жидовский рай?

Я смотрю в это окно, и мне очень хочется, чтобы это было его окно. Чтобы это была его дверь. Вот он открывает ее, входит в дом, пара малышей кидается ему на шею с восторгом детской любви к отцу. И я, я, я с ними вместе, кидаюсь ему на шею с восторгом любви, никому не пригодившейся любви дочери к отцу.

С диким криком чашка летит через всю улицу в окно, стекло бьется в мелкую крошку, на шторе разводы чая рисуют мое лицо, которое мне не хочется видеть.

 

***

– Ты б какую трахнул?

Два парня сидели на задних сиденьях маршрутного автобуса. Салон пропитывался запахом «Балтики-3» и «Кента». Один из парней, сально улыбаясь, провел рукой по средней длины волосам и обшарил глазами салон. Выбор был невелик: почти 10 вечера, это наверняка последний рейс. Малолетка, сидевшая ближе всего к ним, не привлекла его внимания – ни груди, ни жопы, не расцвела еще девка. На переднем месте кемарила женщина средних лет с полным пакетом какого-то добра из «Ленты». Так что выбирать приходилось из двух подружек, щебетавших на площадке рядом с водителем.

– Вон ту, светленькую.

– Они обе светленькие.

– Ну эту, жопастую.

– Хах. Может, догоним да вправду … м?

В глазах пацана мелькнул страх пополам с адреналином. Автобус подъехал к остановке, девушки расплатились — им явно сейчас выходить. В глазах парня потух огонек.

– Не. Не хочу мараться. Небось орать будут на всю округу, особо кайфа не словишь.

– Слабак, – презрительно, с оттенком самодовольства, протянул второй. Он знал, что товарищу не хватит духу, и это позволяло ему выставить себя в выгодном свете. – Я пошел, давай, кароч.

– Давай.

У Сергея не было секса уже с месяц. Последний раз ему обломилось в «Барселоне», на факультетской вечеринке: баба была явно поддатая, а пара коктейлей довели ее до кондиции. Далеко не пошли – было не по-осеннему тепло, один из кустов надежно укрыл их от посторонних глаз.

Хрен знает, почему в 18 лет так хочется. Но хочется – просто слов нет, одни маты. Каждую девушку оцениваешь с позиции: «Даст-не даст». А если к тому же давно не было, то даже стремные девки-одногруппницы кажутся не таким уж плохим вариантом.

– Мам, я дома.

– Сына, иди сюда.

Небольшую кухоньку – достаточно одной лампы, чтобы заглянуть во все углы – мама Сергея заполняла целиком. Иногда Серега поражался, как у его отца вообще встал, сколько он себя помнит, мама всегда была такой. Ну, собственно, неудивительно, что семья неполная. Но Серега маму любил, когда-то еще и боялся до дрожи, а теперь все чаще просто слушал, а потом поступал по-своему.

– Сынок, это что такое?

Черт. Он же спрятал.

– Журнал, мам.

– Я вижу, что журнал! Ты мне скажи, что эта похабщина делает в моем доме!

– Мам, я выкину.

– Конечно, выкинешь! Еще бы ты не выкинул!

Мама грузно оседает на табуретку, вздыхает и опирается на стол, подпирая голову обеими руками.

– Садись. Вот скажи мне, разве я так тебя воспитывала? Я же всегда говорила тебе, что девушек нужно уважать, беречь…

– Я уважаю…

– Не перебивать! Уважаешь?! По-твоему, уединяться с этими журналами – значит, уважать?!

– Мам, не начинай.

– Что не начинай? Что не начинай? Ты отвратительный, мерзкий! Чтобы это было первый и последний раз!

– Хорошо, мам.

– Иди, чтоб глаза мои тебя не видели

Блин. Спалился вообще как ребенок. Надо  остальные перепрятать.

 

***

«Ой, мамочки, она идет, мамочки, что делать, так, соберись-соберись-соберись».

– Привет.

– Привет, слушай, у тебя конспект по праву, последний который, с собой?

– С собой, конечно, сегодня же пара.

– Дай сфоткаю, а то она ведь попросит показать.

– Держи.

– Спасибо.

«Все-все, ты молодец, ты собрался, ты готов, давай, ты сможешь».

–- Привет.

– Привет, слушай, грымза еще не пришла?

– Не-а, совещание у нее.

– Фух, ну слава богу, а то был бы мне опять втык за опоздание, задолбала она меня.

– Дак не опаздывай просто, и все.

– Да ну скажи мне, что тут в 9 утра делать, кому нужны эти гребаные страховки в 9 утра?! Нормальные люди спят!

– Доброе утро, я бы хотел оформить страховку… можно?

– Конечно, проходите! Ма-а-кс, выручай, я комп еще не включила.

«Ну же, вперед, ты же не трус, давай, просто скажи нет, и все! ДАВАЙ!»

– Согласны ли вы, Диана, взять в законные мужья Максима?

– Да!

– А вы, Максим, согласны ли вы взять в законные супруги Диану?

– …

 

***

Эта процедура очень сложная. Сначала ты снимаешь старый лак с ногтей, обезжириваешь поверхность ногтя специальным средством, срезаешь кутикулу, потом кладешь защитный слой лака, а сверху основной – и ждать минут 15 для верности, чтобы точно закрепился. То же самое с ногтями на ногах. Потом увлажняющее молочко для тела, крем для рук, для стоп, для лица – и полежать, расслабиться. Это около полутора часов каждый день.

Прибавляем к этому уход за волосами, время на макияж утром и чтобы снять его вечером – в неделю натекает часов 12, ну это очень грубо посчитано, конечно.

Столько грязных, непричесанных, ненакрашенных вокруг! Иногда поражаешься тому, как далеко может зайти девушка в стремлении не следить за собой. Еще можно терпеть убежденных дурочек с короткими ногтями и блеклыми ресницами – они хотя бы чистые.

Против грязного мужика, кстати, ничего не имею – его можно взять в оборот: отмыть, одеть, подкачать, и будет загляденье. Дырки от пирсинга тоже хорошо зарастают, следов почти не остается, а с ирокезом или красными волосами не так уж жалко расстаться, ради любимой-то женщины!

Но почему-то пропадает желание быть с таким потом. Вычистишь его, выгладишь, с наслаждением хирурга удалишь все лишнее – и в свободное плавание. Доброе дело делаю, так сказать, для будущих их жен. Противно.

 

***

Ненавижу понедельники. Так я обычно говорю только в понедельник. Еще никогда во вторник я не испытывал никаких эмоций по отношению к понедельнику. В этом плане я постоянен. Я во всех планах постоянен.

Серая пена от макарон стягивалась к противоположному от точки кипения краю кастрюли. Опять переварил. Я же говорю – ненавижу понедельники. Петербург за окном наливался свинцовой жизнью, петли старых ворот выли голодными волками свою несмазанную песню.

Прижимаюсь к некрашеной стене, втягивая в себя одну макаронину за другой, пишу одну статью за другой, не вдаваясь в текст. Пепел от сигареты летит на клавиатуру – надо бы смахнуть.

На кухне открыто окно в пасмурное небо, асфальт приветливо поблескивает, а на асфальте лежит девушка в красном платье, неловко подвернув ногу под себя. Бомж, воровато оглядываясь, стаскивает с нее туфли, трясущимися руками аккуратно поправляет задранное платье и ныкается за ближайшую помойку.

В окно порхнул ветер, занавеска вздулась пузырем – надо закрыть.