Пролетая над гнездом с кукушкой

Сергей Симонов — старший научный сотрудник зоологической лаборатории Института биологии КарНЦ РАН, орнитолог. 17 лет назад он вместе с женой и коллегой Марией Матанцевой после окончания учебы в университете приехали в Карелию продолжать исследования разных аспектов жизни птиц. Сейчас они — одни из самых компетентных орнитологов Карелии. Разговаривать с Сергеем о птицах можно бесконечно — интерес к теме не исчерпывается, а только повышается.

«Республика» не раз обращалась к Сергею за комментариями о поведении птиц, писала о его идеях. Например, о том, как он придумал перерабатывать пластик, подсмотрев технологию у птиц. Скоро выйдет карманный определитель птиц Карелии, изданный на средства народного сбора. Он будет включать 160 видов самых распространенных птиц севера Европейской части России.

— В Сети есть фотография, где вы сняты вместе с большой птицей. Умеете приручать пернатых?

— Там на моем плече сидит сокол-чеглок. Я работал несколько лет на опорном орнитологическом пункте Маячино. Мы занимаемся там изучением гнезд птиц. Рыбаки, гости Ладожского берега, нас знают и по доброте душевной приносят пострадавших птиц, выпавших из гнезда и прочее. Чеглок — одна из них. Пару таких птенцов мы выкормили и одного передали в Ленинградский зоопарк, где есть группа охотничьих соколов. С чеглоком можно разве что на крупных стрекоз охотиться, но они его взяли, добрые люди, и дали возможность освоиться, а, может быть, и потом выпустить в природу. А одна птица была передана нам на Ладожской станции, это станция Санкт-Петербургского университета. То есть это наши выкормыши.

— Птицы могут всерьез привязаться к человеку?

— Как правило, об этом можно говорить относительно птиц, обладающих довольно высоким, скажем так, интеллектом или социальным поведением. К таким относятся хищники, врановые, попугаи, как ни странно. Чеглоки к этому вполне способны. Один из них был как котенок. Ты сидишь на диване, он вспорхнет, подойдет, принежится. Любил, когда его гладят, как ни странно. Обычно птицы ревниво относятся к оперению, не дают его касаться. Это и понятно: оперение — это гарантия взлета, гарантия того, что не будет паразитов. Но та птица любила, если ее почешут где-нибудь за ухом. Уши у них тоже есть. Каждый, кто так или иначе сталкивается с ранеными птицами, помогает им, получает какой-то отклик, они могут об этом сказать.

— Сейчас в городе у вас нет пернатых питомцев?

— Пернатых нет, только хвостатый — маленький шпиц. С птицами есть определенные сложности. Птичка должна жить в домашних условиях в вольере, в клетке. Определенное ограничение свободы нам не очень нравится. А что касается нашей работы, то с собачкой еще можно куда-то поехать, а с птичкой — нет.

— Правда, что домашние птицы умнее перелетных? В сказках всё наоборот!

— Что мы называем умом по отношению к птицам? Наверное, это сообразительность в бытовых ситуациях, способность вовремя скоординировать поведение, чтобы получить лакомый кусок или что-то еще. А с другой стороны, за ум можно принять колоссальные навигационные способности, способность решить задачу с выбором оптимальной высоты полета, чтобы поймать встречный ветер и прочее. То есть задачи бывают разные. Я бы сказал, что мигранты, которые вынуждены преодолевать пустыни, лететь над крупными пространствами воды, — всё это требует оптимизации веса.

Пеночки-веснички, на которых в одной из работ мы сосредоточили внимание, практически сжигают себя, когда заканчивают бросок через пустыню. Летят они очень высоко, беспосадочно преодолевают огромные расстояния над безжизненными пространствами. Птичка весит десять с небольшим граммов, если она сядет — умрет. Да, они должны максимально оптимизировать вес и иметь только эффективность накопленной энергии относительно своего веса. При этом я думаю, что мозг их сильно не страдает, поскольку сложно сказать, что принимать за ум, а что — за меньшее количество сообразительности. Я бы не сказал, что мигранты сильно проигрывают неперелетным птицам. У человека, например, масса мозга не говорит о его качестве. Мозг птицы и мозг человека работают, не сказать, что оппозитно друг другу, но по другим немножко правилам. Поэтому тут количество не означает качества.

— В книге Дженнифер Акерман «Эти гениальные птицы» сказано, что некоторые пернатые могут делать подарки, различать Моне и Пикассо и даже сострадать. Правда?

— Однажды группа энтузиастов взялась доказать, что птицы способны различать стили живописи. Эмпирически они это доказали. Над ними все дружно хохотали и присудили им Шнобелевскую премию. Прошло несколько лет и оказалось, что эти люди сделали большой вклад в изучение навигационных способностей птиц. Оказалось, что птицы действительно распознают разные стили в живописи, но не потому, что они разбираются в искусстве. Это происходит потому, что они относятся к изображению как к топографической карте. Сверху птицы видят, как расположены поля, дороги, очертания населенные пункты. В каждой стране все это индивидуально. Птицам важно распознавать эти паттерны, чтобы решать навигационные задачи. Да, у них есть «компас», астронавигация, способность использовать поляризационный свет, вектора магнитной индукции. Много разной физики. Но, помимо этого, визуальные особенности территории тоже очень важны. Так Шнобелевская премия превратилась в научное признание.

— Как вы отслеживаете миграции птиц? По-прежнему кольцеванием?

— Изучение миграции проводится с использованием кольцевания. Кольцевание является частью нашей обязательной практики. Поймав птицу, мы стараемся ее пометить. Кольца индивидуальные, гравировка не повторяется. Чтобы как-то использовать данные для изучения миграции, нам необходимо поймать птичку еще раз. Это происходит, но редко. Кольцевание — массовый проект, в котором участвует весь мир.

Есть и второй вариант исследования, который мы сейчас тоже активно используем, — мечение передатчиками. Есть системы, которые накапливают информацию, которая может быть считана, если мы птицу поймаем снова. Но есть и передатчики активного слежения. Это устройства и радиочастотного диапазона, и самые перспективны — спутниковые. Сейчас самые легкие передатчики весят 5 граммов. Если руководствоваться правилами 5% барьера, нам дадут птичку с массой примерно в 120 граммов или более, чтобы они могли безопасно лететь с этими передатчиками. Не так давно стартовал проект по мечению кукушек, в которым мы участвуем. Их полет весьма протяженный: они летят из Сибири практически в Южную Африку, и мы до сих пор получаем данные о том, как они перемещаются. Мы получаем с определенным опозданием, но все же, карту, какие страны птица посещала и сколько провела там времени. Это, наверное, самый интересный способ исследования птиц, самый необычный. Но это не умаляет ценности кольцевания.

— Орнитологам, наверное, странно разделяться территориально? Птички-то непоседливые!

— Один мой коллега говорит, что зоология — наука региональная. Я с этим согласен лишь отчасти. Наш регион, наша карельская фауна, имеет свои черты, она локальна, она отличается даже от фауны соседней Финляндии. Что-то иначе ввиду культурных особенностей, особенностей лесопользования, вообще природопользования, агротехнологий и прочего. Где-то побогаче, где-то можно бы еще добавить. Тем не менее, мы уникальны. В этом смысле наша наука региональна, но помимо этого — наши объекты, птицы, очень динамичны. Они любят летать, делают это охотно и на большие расстояния, поэтому жестких границ между орнитологами я бы не стал проводить.

Птицы — нечто объединяющее всю планету. Что бы на ней ни происходило, они все равно будут перемещаться. И будут нас объединять. Во всяком случае, нас и Африку.

— Вам не хотелось бы изучать птиц в Африке?

— Мы бывали на Африканском континенте. Некоторые виды птиц видели на зимовках. Это очень интересно, необычно совершенно. Конечно, есть желание взять параплан и полетать с ними вместе, вместе двинуть на юг, на юго-запад, но там, в районе Уганды, немного опасно. Бывает дипломатически сложно все организовать. Но такие практики бывают, и я не теряю надежды присоединиться к такой группе.

— А как вы стали заниматься птицами?

— В школе я учился в химико-биологическом классе. Класс был довольно специфический, он готовил абитуриентов медицинского профиля. Все мои одноклассники так или иначе стали врачами. Меня от этого развернуло, потому что лет с 13 я увлекался таксидермией, делал чучела зверей и птиц. Мне это очень нравилось, поэтому в медицину не очень захотелось идти. Я получил биологическое образование. После первого курса, когда я летом отработал на Балтийском море, на станции Рыбачий, я увидел место, где бывают птицы. Мои глаза открыли эту красоту, таксидермией я перестал заниматься и сосредоточил свои интересы на живых птичках. Попытки увековечить то, чего уже нет в живых, перешли в изучение того, что живет и радуется.

— Как вы попали в Карелию?

— Вместе с супругой, коллегой моей, мы окончили Удмуртский государственный университет в Ижевске. Искали варианты продолжения карьеры в науке и образования. В Карелии немало знаменитых фамилий: Владимир Борисович Зимин, Николай Васильевич Лапшин, Александр Владимирович Артемьев, Татьяна Юрьевна Хохлова. С раннего студенчества мы на них ссылались, читали их работы. Это было что-то легендарное. На пятом курсе мы поехали на международную конференцию в Ставрополь, где впервые встретились с Николаем Васильевичем Лапшиным, нашим коллегой и впоследствии научным руководителем. Сразу подружились, и, получив возможность продолжать образование в аспирантуре Карельского научного центра, очень оперативно приехали сюда. 17 лет мы живем в Карелии, и я считаю себя жителем этой республики.

— Горожане по-разному относятся к местным птичкам: ворон уважают, воробьям умиляются, а голубей многие терпеть не могут. Почему это?

— Для меня нет хороших и плохих птиц. Голубь — птица синантропная. Она живет рядом с человеком, связана с ним. Голуби пали жертвой дурной славы из-за своего поведения в городе. Особенно, если взять манеру подлетания, когда они целой стаей садятся, взлетают, пух, перья в разные стороны. Сейчас утки себя так же начинают вести, да и вороны местами. Голуби действуют массово, напористо, они не очень чистые, потому что часто обитают у мусорных баков. Французы их называют летающими крысами. Летом у баков голуби выглядят печально и грязно. Зимой они прячутся по чердакам. У них фантастического вида птенцы, похожи на динозавров. В Италии на площадях голубей специально кормят. Там можно посадить на себя целую кучу голубей, раздвинув руки в стороны, они охотно садятся на руки. В Петрозаводске тоже есть такие, которые идут на контакт с человеком, но, наверное, не стоит так тесно с ними общаться. Не только с голубями, а, в принципе, с птицами. К сожалению, человек много инфекционных заболеваний делит с птицами, и они с нами тоже готовы поделиться.

— Самых любимых птиц народ наделяет уменьшительными суффиксами: синичка, пеночка-весничка. Особенно любит их?

— Мои друзья работали вместе с оленеводами, вместе кочевали и учили местный язык. Оказалось, что у северных кочевников все птицы размером с дрозда и мельче называются одним словом. У них есть десяток слов, характеризующих состояние снега, но при этом для всех птиц мельче дрозда — одно-единственное слово. Птицы не являются для них объектом охоты, они просто существуют рядом, летают. А в Средней полосе и южнее к птицам относятся иначе. Возможно, отчасти люди замечали, что веснички те же самые им помогают в борьбе с паразитами. К тому же поют красиво — это тоже людей располагало к ним. Соловья часто в песнях соловушкой называют.

— Каким интересным делом вы сейчас занимаетесь?

— Сейчас мы сосредоточились на ревизии орнитофауны Карелии и осмыслению материала, собранного за десятилетия нашими коллегами. Сейчас мы нацелены на то, чтобы попытаться собрать материалы по отдельным видам и произвести общий анализ динамики численности видов, видового состава. Это один из проектов. Второй проект направлен на изучение связи пространственной активности самцов со степенью верности партнеру, выражаясь простым языком.

Как правило, птицы охраняют свою территорию при помощи пения. Самка в это время тоже не сидит, сложа крылья. Она занимается подготовкой к откладке яиц, но помимо этого может иногда встречаться с другими партерами втихую, пока самец выпевает свою территорию. У нас есть рабочая гипотеза, что самцы, пытающиеся отхватить большую территорию, упускают то, что у них рядом, допускают неверность в собственной семье.

Наш модельный объект — весничка. Это вид, склонный к моногамии, они выбирают себе пару и стараются быть рядом друг с другом. По крайней мере, на цикл гнездования с момента встречи партнеров до момента вылета птенцов из гнезда. Оба партнера участвуют в жизни молодежи и, как правило, даже разделяют выводок. Выводят шесть птенцов, допустим, условно три идут гулять с самкой, а три — с самцом. И мы сейчас как раз оцениваем то, чтобы посмотреть, связана ли пространственная активность с их привязанностью и каким образом?

— Как ведет себя самец, которому наставили рога? Можно ли перевести отношения птиц в человеческие?

— Тут есть некоторые аналогии. Как правило, самец, облетая территорию, выбирает себе хороший участок и начинает петь до тех пор, пока не прилетает самка. Когда самка прилетела, он пытается принудить ее к тому, чтобы она села на кладку. Когда это происходит, самец начинает чувствовать себя свободным. До свадьбы самец поет очень активно, потом активность резко снижается, а затем, когда самка сидит в гнезде, он начинает снова петь, как молодой. И тут он, бывает, привлекает вторую самку. Но она уже не на этой территории, а чуть в стороне. С ней тоже начинает роман быстротечный, она садится в гнездо, бывает и так, а дальше он начинает метаться между двумя гнездами. Параллели есть.

— Как вы определяете, где чьи дети?

— К счастью, на помощь приходит генетика. Мы берем материал, растущее перышко у птиц, и получаем ДНК. Дальше — череда нехитрых, но сложных манипуляций в лаборатории и довольно четкая картинка, кто кому является папой, и кто где куда сходил — всё это видно.

— Каким качествам птиц может позавидовать человек?

— Я очень хотел бы применять в жизни полет, активный, машущий, без использования технических средств. Это мечта, но она неосуществимо в ближайшие несколько миллионов лет. Конечно, мне очень нравится сон птиц, их способность получить быстрый и очень эффективный сон. Мне жалко каждый день отдавать этому минимум шесть часов и чувствовать себя разбитым, если поспать четыре часа. А птицы буквально за часок-другой очень хорошо могут отдохнуть, а иногда вообще пойти на сознательную депривацию сна и при этом не чувствовать себя убитыми.

— Чем завершился ваш science-art проект «Марсий»с художником Натальей Егоровой?

— «Марсий» для меня не был чисто проектом сайенс-арт. Это — часть образовательного проекта, попытка показать, как работает такой сложный орган как сиринкс (голосовой орган птиц). Орнитологи его знают до каждой ямки и каждого изгиба, но никто не видел, как он работает. Было несколько попыток засунуть оптоволокно в горло страуса или грифа, но гриф и страус — не совсем певчие птицы. Попыток сделать рабочие модели сиринкса пока не предпринимались. Пытались влажные образцы каким-то образом продувать. Но это все условно. Мы пошли по пути увеличения размеров органа. Взяли оригинальный сиринкс, просканировали его, напечатали кости, все это дело завязали на суставы, мышцы искусственные. Фактически этот орган вне тела начал существовать. Сейчас он находится в мастерской Наташи. Последняя версия выполнена из сплава серебра, потому что пластик не выдерживает нагрузки — вода подается под давлением, и искусственные мышцы рвали связки, суставы. Сиринкс есть, он издает звуки, его показывали на последнем орнитологическом конгрессе в институте Герцена весной прошлого года. Да, он не поет соловьем, конечно, но звуки издает с определенными модуляциями.

— Расскажите о своей мечте.

— Подготовившись к этому вопросу, я бы, наверное, как-то поэтично, интересно и со смыслом ответил бы, показал свою глубинную мудрость. Сейчас я совершенно не готов отвечать, но беседа с вами напомнила о том потаенном, что во мне всегда жило. Я бы хотел пройти путем миграции кукушки. Полностью. Я знаю точно, где и когда они были. Я хотел бы начать в Томске, закончить в Южно-Африканской Республике и пойти обратно. Пожалуй, это желание — самое сокровенное.