Идентификация Кольчуриной

Светлана Кольчурина — профессиональный менеджер в сфере культуры. Сейчас она с коллегами из Ассоциации «ЭХО» исследует новые возможности ремесел в туристическом секторе, проводит исследования о маркетинге ремесленного творчества, записывает подкасты «Шито-крыто» по теме, приглашает в Карелию крутых специалистов по этнике.

Мы разговариваем со Светланой Кольчуриной про то, чем кич отличается от настоящего современного искусства, про чипсы из ягеля и засахаренную клюкву, про моду на этнику и кулинарию. Светлана рассказывает, как она набрала вес, когда писала книгу «Вкусная Карелия», и как потом похудела на 25 кг. Бонусом идут истории про пистики и грибы.

— Не знаю, зеленая матрешка — это что: кич или возврат к традициям? Как вообще отличить подлинное от подделки в прикладном искусстве? Есть у тебя опыт, который позволяет это делать?

— Это тема, которой я занимаюсь долгое время. Интерпретация, которую мы имеем, когда говорим про ремесла или традиционные промыслы, может оказаться не совсем качественной. Нужно понимать, на чем основана эта интерпретация: на знаниях или это просто порыв души, ни с чем не связанный. Кич получается, когда в изделиях ремесленников нет «знаниевой» основы, переработки исторических сведений или впечатлений, которые его зацепили. Мы как-то разговаривали об этом с Юханом Никодимусом, мастером по шитью кокошников. Он сказал, что задумывается о том, где та грань, которая отличает изделие — произведение искусства от подделки. Это очень тонко. И очень сложно поймать этот момент и отследить, что бы ты сделал действительно стоящую вещь, а не ушел в обычную поделку. Это тот вопрос, который в принципе ремесленники, художники, должны себе задавать.

— Есть ли у ремесленников искушение работать только на спрос у туристов?

— Тема, которую ты поднимаешь, важная. Это тема формирования вкуса у целой страны. Каждый ремесленник идет, конечно, от себя, от собственного вкуса, поэтому очень важно учиться, важна насмотренность. Очень часто ремесленники говорят: люди у меня всегда всё покупают. Но как организованы эти продажи? Иногда туристам хочется чего-то схватить местного, не важно, чего. А бывает так, что ремесленник, который что-то на ярмарке продает, просто вызывает у тебя жалость. Стоит в снегу, сопли по ветру, весь укутанный — видно, что замерз, пальцы скоро просто отвалятся. И ты думаешь: господи, я куплю, ты заработаешь свои деньги, иди в теплое место погрейся. Такая мотивация тоже возможна.

Есть вопрос, обращенный к ремесленникам: насколько хорошо они понимают свою целевую аудиторию, которая совершает эти покупки? Мне рассказывали, как одна из ремесленниц в Карелии проводит экскурсию в своей мастерской. Она привозит туристов, проводит экскурсию, показывает свои работы. Когда туристы уже хотят уйти, она встает в проем, закрывает дверь: «А теперь делаем покупки». Когда мы разговариваем о том, что надо бы улучшить качество изделий, то в ответ слышим: «У меня же и так покупают!» Но каким способом?

Другой вопрос в мотивации самих покупателей. Третий — в ответственности самого ремесленника. И это важный очень вопрос, потому что нужно понимать, что именно ты и транслируешь вкус и эстетику, что ты являешься хранителем ремесла, которое было до тебя на протяжении 200, 300, 500 лет или нескольких веков. Если ты понимаешь эту ответственность, то уже по-другому относишься к каждому своему изделию.

Долго для меня существовал вопрос: что такое ремесло вообще? С одной стороны, это в широком понимании умение что-то делать, мастерство. С другой стороны, это ручной труд. В сентябре прошлого года мы работали в Костомукше с ремесленниками и приглашали туда дизайнера, преподавателя Британской высшей школы дизайна Марину Турлай. И она говорила о том, что ремесло — это традиция, пронесенная сквозь века. Ремесленник — тот, кто сохраняет эту традицию, всё делает по канонам. Это реально так.

— Стилизация не обесценивает ремесло?

— Понятно, что, если ты делаешь изделие так же, как его делали два века назад, это исконное ремесло. А если ты вносишь свою интерпретацию, то ты становишься художником. Всё может смешиваться, но важно, чтобы в голове того, кто делает, это разделение было четким. Один из вопросов, который мы часто задаем на встречах: вы кто? Мы часто приглашаем ремесленников. Нет, я не ремесленник. А кто? Ну, просто это мое хобби. Или: нет, я не ремесленник, я мастер. Это вопросы самоопределения очень интересны. Сейчас нет той структуры, которая сказала бы: «Юля, ты отлично работаешь с деревом, ты ремесленник. Валя, ты занимаешься ручным трудом как искусством. А ты, Петя, дизайнер». Если люди сами не могут определиться, значит, надо помочь им это сделать. И мы разными способами пытаемся помогать. В том числе и подкастом «Шито-крыто», и всеми образовательными программами Ассоциации «ЭХО».

— Какое ремесло в Карелии кажется тебе наиболее интересным?

— Вообще в Карелии очень много утраченных ремесел и промыслов. Когда-то, лет пять назад, я увидела вязание одной иглой — меня это впечатлило. Когда я говорю, что это ушедшее ремесло, меня всё время пытаются поправить: нет-нет, мы знаем одну женщину, которая еще помнит, как это делать. Но, когда мы говорим про ремесло, это так не работает. Конечно, должна быть не одна женщина, а достаточное количество человек, которые владеют этой практикой. Многие виды ремесел, к сожалению, сегодня сложно возродить.

В Пряже есть мастерская Lastu. Ее руководитель говорит: «Да, я могу профессионально заниматься традиционной карельской резьбой, но делать сегодня уникальные образцы по настоящей технологии сложно хотя бы потому, что изменился сам инструмент». Но, с другой стороны, впечатляет, что в Юшкозере до сих пор шьют лодки так, как шили раньше. Некоторые супермастера говорят, что у них еще остались в запасниках гвозди для подков лошадей, которые в старину использовали для прошивания лодок. И эти баночки хранятся с особым трепетом. Что будет, когда закончатся эти гвозди? Будут использоваться новые. Некоторые вообще шуруповертом работают.

Какие-то ремесленники пробуют себя в нетрадиционных ремеслах. Например, делают предметы из полимерной глины. Это очень странно. Когда я писала книгу «Вкусная Карелия», мы составляли список территорий, где пройдут съемки, и просили у местных жителей подготовить перечень традиционных для их мест блюд. И вдруг в списке мы получаем «тушенные кабачки с курицей». Боже, что это такое? Понятно, что доступность продуктов, наличие «Пятерочек» и «Магнитов», сетевых магазинов, которые привозят манго, бананы, авокадо и всё такое, изменяют и саму традиционную кухню. Очень сложно удержать рецепт, на самом деле. Я думаю, что, возможно, лет через 100 калитки с авокадо будут считаться традиционной карельской кухней. А что такого? То же самое может произойти с ремеслами, поэтому очень важно понимать: есть традиция и каноны, а есть интерпретации и новые разработки, которые, может, и не касаются никаких традиций. Это важно разделять.

— Твоя задача — научить ремесленников презентовать и продавать свою продукцию?

— Конечно, важно уметь презентовать ремесла. Иногда на деревенских ярмарках ты видишь реально интересные вещи, которые разложены на цветных клеенках, без оформления, в целлофановых пакетах. Тут и цену хорошую уже трудно поставить. С другой стороны, ручной труд очень сильно обесценивается. И, конечно, наша задача — показать этот функционал, красоту, эстетику ремесел. У нас много проектов. В 2016 году мы сделали каталог «Карельские ремесла в интерьере». А в прошлом году я работала с Республикой Коми, и там мы делали каталог «Керка. Искусство жить на севере». «Керка» — это «дом» в переводе с коми. И мы вписывали ремесленные изделия в современный интерьер. Это очень хороший ход. В России мы были первыми, кто сделал это и показал, как можно воспринимать ремесла. Это была такая простая презентация. Отбор, работа с дизайнером интерьеров, который встраивает изделия в современные интерьеры, хорошая фотосессия, верстка, красивый каталог — всё очень просто, все пути стандартные, нет никакой новации, кроме самой легкой идеи показать функционал и эстетику традиционных ремесел. И это мощно работает как на позиционирование региональных культурных кодов, ценностей ручного труда, так и на повышение экономической активности ремесленников. После выпуска каталога мы увидели быстрый большой рост молодых авторов, которые начали позиционировать себя как ремесленники, стали придумывать новые коллекции, основанные на природном культурном наследии региона.

— Есть ли на это спрос? Какова мода?

— Мы и формируем эту моду, с одной стороны. Это такая большая задача. С другой стороны, есть большие процессы глобализации. Я сегодня в студии в одежде из масс-маркета. Кроме одного браслетика из рыбьей кожи на мне нет ничего, что было бы сделано вручную. В этой размытости мы все становимся похожими друг на друга, потому что мы практически одинаково одеваемся, едим одну и ту же еду, наши квартиры одинаковы — раньше это называлось евроремонт. Чем больше одинаковости, тем больше у человека есть потребности стать другим, непохожим, найти свою идентичность. И самое близкое, что может зацепить, это вопрос: кто я? А, да, я вспомнила — я же коми-пермячка! Значит, что меня с этим связывает? Или: да, я представитель коренного народа, я хочу показывать то, что я принадлежу ему. Есть много способов, как это делать. В поиске идентичности как раз и могут помочь и ремесла, и новый дизайн одежды, которая основана на культурном наследии. Это то, что тебя быстро может сделать другим, хотя бы визуально. У меня много ремесленных изделий дома, я отовсюду их привожу, и это очень сильно отличает мою квартиру от других квартир, и я горжусь этим.

Сейчас есть тренд на индивидуальность, на приобретение вещей, которые вне времени, очень качественные, не масс-маркет. Молодые люди хотят быть непохожими. Моя дочь, например, интересуется японской культурой и покупает японскую одежду. Пусть так сейчас, пусть. Почему нельзя сделать нашу культуру удобоваримой? Не проводить эти кичевые фестивали, где непонятные тетки в странных костюмах что-то исполняют…

— Ты говоришь про сарафаны?

— Да-да, которое ничего общего с традицией не имеет, с какими-то непонятными атласными ленточками. Все это откуда-то подсмотрено из Советского Союза, потому что всё было трансформировано и стилизовано уже в то время, а сейчас стилизация продолжается.

— У тебя был рюкзак из бересты. Экстравагантно и круто! Как реагировали люди, увидев тебя с ним?

— Нормально люди реагировали, на самом деле. Иногда стеснялись смотреть, иногда спрашивали: это правда берестяной? Да, говорю, достаю оттуда свой MacBook Air и начинаю работать. Это так круто! Я всегда замечаю такие вещи у других. Мой рюкзак стали просить поносить разные люди. Например, знаменитый в Карелии психиатр Виктор Лебедев носил этот рюкзак: вау, это так необычно, так круто — пойду всех удивлю. Он для людей, которые любят удивлять, любят быть непохожими. Может, есть куча тех, кто желает оставаться серой массой, не знаю. Я не из таких.

— Если бы ты была туристом, что бы повезла из Карелии?

— Когда я сейчас уезжаю из Карелии и мне нужен подарок, я везу пищевую продукцию. Она сегодня приятно упакована, хорошо доставляется, не занимает много места. Мне кажется это интересным. Правда, я часто езжу в Сыктывкар — там тоже есть клюква в сахаре, я не могу никого удивить. Или, если я еду в Мурманск, то там тоже никого не удивлю чипсами из ягеля. Очень быстро регионы начали одно и то же продавать.

Если честно, я думаю, что не создано сейчас такого сувенира в Карелии, который я бы охотно повезла. Мы, кстати, сейчас работаем над тем, чтобы он появился. Я помню, два года назад ко мне обратился мой коллега и друг из Эстонии. Сказал: «Давай сделаем магазин финно-угорских сувениров, откроем его в Эстонии». — «Давай!» Он говорит: «Отбери то, что можно сегодня в Эстонии продавать из Карелии». Я стала мониторить и поняла, что продать-то нечего. Потому что керамика в Эстонии на более высоком уровне, она более интересна сегодня. Отмела вязание, вспомнив вязание в Эстонии из натуральной шерсти эстонских овечек, которые тут пасутся, их здесь же постригли, и мы уже видим этих бабушек, которые эти носочки связали. У нас таких предложений нет. Тогда коллега сказал: давай попробуем карельскую березу! Оказалось, что изделия из карельской березы на сегодняшний день — это уже не совсем карельская береза, а шпон, выращенный в Белоруссии. Осталось только название. Это очень печально.

Сложное это дело — выбрать сувенир. А с другой стороны, нас же ничего не останавливает придумать его. Но предложений мало. Правда, однажды я увидела хорошую идею: в музее «Кижи» продавали как сувенир старые лемеха Преображенской церкви. Я думаю: боже, вот это да! Это круто. Это часть культурного наследия, это упаковано, ты подаришь и будешь знать, что ты везешь уникальную вещь. Наверное, вот это — один из самых интересных сувениров, который я видела в Карелии.

— Что бы нам еще разобрать? Вот карельская кухня. Какой у нее запах? Как появилась эта тема?

— Мои родители — повара. И я очень люблю поесть, особенно домашнюю вкусную еду. И поэтому, когда я приехала в Карелию, начала постигать это разнообразие, которое предлагает карельская кухня. Обычно оно выражалось только в калитках и рыбниках, конечно, а мне захотелось покопаться поглубже.

Как у любой коми-пермячки, у меня есть весенний зов. Мне надо весной пойти на красное глинистое поле, встать попой кверху, то есть наклониться к земле и собирать пистики. Пистики — это первые ростки хвоща полевого. Из пистиков мы делаем очень много разных блюд: каши, пельмени, пироги, супы и все такое. Очень витаминный первый продукт. В Карелии я однажды увидела хвощ полевой, но он совсем невкусный, очень горький.

Я поняла, что надо что-то местное поискать. Конечно, это интересно — открыть для себя Карелию не только через ремесла, природу, но и через кухню. В кухне заложена историческая память. Больше знаний о еде — больше знаний о людях, которые здесь жили, о той специфике места, о чем-то локальном. Возникла идея сделать такой вкусный тур по Карелии вместе с фотографом Софьей Тиятявяйнен и пособирать эти рецепты.

На мое удивление, мы нашли разные прикольные вещи. Например, в северной Карелии в деревне Вокнаволок Вера Петровна нам дала рецепт салата, который содержит афродизиаки, и в принципе повышает сексуальную активность мужскую. Наверное, женскую тоже, но она для мужчин это советовала. И такой рецепт в нашей книге «Вкусная Карелия» имеется. Или, например, в Кинерме Надежда Калмыкова рассказывала, что в Карелии меда не было, поэтому придумывали разные способы сделать жизнь себе послаще. Например, делали напитки из перемороженного картофеля или ели пареную репу, которую тоже вымачивали, и она давала эту сладость. В некоторых деревнях Карелии белый сахар появился не так уж давно, лет 70 назад.

Читаешь сейчас рецепт калиток: берем ржаной муки, берем пшеничной муки… Но вообще-то белую муку не добавляли никогда, потому что выращивали определенные сорта ржи, которые имели нужную клейкость, северные сорта. Теперь мы просто их потеряли, поэтому та некачественная ржаная мука, которую используют женщины, чтобы печь калитки, просто не имеет свойств этой склейки, поэтому и приходится добавлять белую муку. Долгое время Надежда Калмыкова и Ольга Гоккоева привозили финскую муку, потому что финны восстановили вот эти свои селекционные сорта ржи, которые растут в Финляндии и которые как раз имеют это склеивающее свойство.

Ценность книги «Вкусная Карелия» даже не в рецептах, а в этих небольших вставках, которые и передают вкус Карелии, то, как он сегодня меняется. Сейчас мы даже не чураемся варенья из яблок, но раньше: где яблоки и где Карелия? А сегодня их выращивают. Именно в этой книге мы хотели сделать такой мостик из прошлого, из того посконного, что осталось, в будущее. Многие карельские рецепты утеряны, многие уже не знают, что было реального в территории.

Так, в Кинерме для нас пекут рыбник, который покрыт при запекании свиной шкуркой — получается рыба с беконом в черном хлебе. А на севере Карелии говорят: я так хотела сделать для вас рыбник с беконом, это я помню — нас финны научили. Получается, это не наше блюдо. По большому счету, это тоже такие знания, которые, к сожалению, теряются. Очень хотелось сохранить, задокументировать, показать красоту, эстетику и рассказать о чем-нибудь.

Я, кстати, потолстела сильно, пока эту книгу писала. Во-первых, было вкусно и люди готовили много — нужно было все съедать, чтобы не обидеть. Кроме того, когда рецепты были собраны, мне нужно было попробовать, правильно ли я это все написала. Живу я одна, поэтому я пекла эти булки, калитки, пироги и просто ела всё это в одиночку. Тем более были какие-то вкусные блюда, на которые я просто подсела. Например, взбитая манная каша, которая на брусничном, например, сиропе варится. Это было так вкусно. И, в общем, однажды я встала на весы и поняла, что я вешу 87 кг и стрелки приближаются к 90. Я подумала: всё, это конец. В общем, после этого пришлось похудеть на 25 килограммов. Основной секрет — я сразу же скажу — я просто отказалась от сахара и изделий из белой муки, всё остальное я ела. Больше секретов никаких нет. Этого принципа я придерживалась год, и постепенно всё ушло.

— Замороженный картофель, получается, это твоя тема.

— Да, теперь я понимаю, что, когда очень сильно хочется сладкого, сахар можно найти во многих продуктах. О традиционной кухне я однажды разговаривала с одним известным русским ресторатором. Он рассказал, что как-то купил дорогущий гастрономический тур в Италию. Нужно было жить в старинном замке и тебя кормили едой, рецепты которой хранились на протяжении 300 лет. Он говорит: я приехал туда в ожидании, что сейчас будет такой вкусовой бум, но, когда в первый раз попробовал предложенные блюда, понял, что не чувствует вкуса еды, его нет. Все потому, что приправ нет, соли очень мало, сахара нет. Ему давали просто натуральные продукты, которые запечены или иным способом приготовлены. Однако через пару дней рецепторы стали открываться, и он чуть-чуть понял, что он ел. И чуть-чуть понял, в чем заключается вкус еды. И это относится к любой традиционной еде. Мы сейчас очень зашлакованы. Как в еде, так и в ремеслах. Какими-то приправами разных культур, знаний, безвкусицы, еще чего-то, порой невежества, может быть.

— Есть ли в Карелии особенности диеты?

— Это важно для людей, которые поколениями ведут традиционный образ жизни. У меня есть подружка, у которой ненецкий желудок. Ее желудок не может переварить некоторые продукты. Например, овощи. Она ест мясо и рыбу, больше ей ничего не нужно. Что касается Карелии, то у многих северян есть непереносимость лактозы, молочных продуктов. Чем дальше на север, тем сложнее и коров содержать, и состав молока у них другой. Но по большому счету, таких явных примеров я не встречала в Карелии, когда кто-то что-то не переносит, но у людей зато есть тонкое понимание, какую рыбу они будут есть, а какую нет. Я вот пойду и куплю в магазине форель. А попробуй Надежде Сергеевне из Нюхчи, которая заведует этнокультурным центром, сказать: «Пойдемте, я вас форелью угощу!» Да она кушать это не будет, потому что рыба должна быть только свежая, только из моря. Я долго не понимала, почему карелы так привередливы к рыбе. Мы на родине всегда ели минтай триста раз перемороженный — и ничего. А здесь вкусы, конечно, другие — больше рыбы, больше ягод. И такое пренебрежительное отношение к грибам!

Когда мы, коми-пермяки, собираем грибы, а потом приносим их домой, то чистим их только слегка. Понятно, что мы все будем использовать. А вот эти карелы начинают… Ножку всю выскоблят, всю эту — мездра называется? — всю отдерут. И когда от ведра грибов остается такая маленькая плошечка, говорят: да, много грибов собрали! Я этого вообще понять не могу. Думаю: надо же!

— Я прочитала, что в детстве ты хотела быть артисткой.

— Я уже забыла про эту мечту свою. На самом деле, да, я когда-то хотела поступать в культпросвет училище и думала, что я буду петь песни и выступать на сцене. Во Дворце пионеров я пела народные песни, мне это очень нравилось, и я думала, что займусь этим профессионально. Но папа меня не пустил в культпросветучилище. Сказал, что только через его труп, что в этих ваших культурных учреждениях одни только женщины легкого поведения работают. Не знаю, откуда у него был этот стереотип, но я папиного трупа видеть не хотела, и стала учителем начальных классов. Но так или иначе я всё равно где-то выступала, была тамадой — я очень люблю публичные выступления.

Папа, кстати, потом попросил прощения. Сказал: прости, я встал тогда у тебя на пути, но ты всё равно нашла способ работать в культуре. И это круто, мне кажется.

— Ребенку своему ни в чем не препятствуешь?

— Нет. Я считаю, что моя роль — просто любить и всё. Потому очень часто так бывает: когда ты ведешь себя хорошо — ты любимый, всё прекрасно. А когда совершаешь проступок — нет, ты не моя дочь, как ты могла? Я думаю, что такого быть вообще не должно. И моя роль матери — просто поддерживать. Неважно, кем будет моя дочь, главное — чтобы она просто знала, что я ее люблю.

— Какими словами ты определяешь свою профессию свою? Как тебя можно представить?

— Я не знаю, как меня представлять, поэтому каждый раз что-то новенькое придумываю. Я занимаюсь очень многим. В одном регионе я курирую выставочный зал — в Револьт-центре в Сыктывкаре. Где-то являюсь менеджером проектов. Где-то продюсирую проекты. Где-то являюсь креатором — тем, кто придумывает. Очень сложно определить себя. В какой-то момент я могла писать, что я эксперт в развитии сельских территорий инструментами культуры. Еще как-то. По большому счету, я менеджер в сфере культуры, но это не точно. В общем, я должна придумать себе название. В Новый год, когда я думала о том, чего хочу, я думала, что хочу за этот год найти определение себя. Кто я? Это очень важно.

— Продавать культуру — звучит как-то не очень…

— Продавать — это тоже важно. Я продавец культуры? Коробейник? Нет, пока не нашла, пока в поиске.