Жизнь как счастье

Александра Королева — солистка Музыкального театра Карелии. Хотя новичок, увидев ее в театре, вполне может принять изящную Александру и за артистку балета. Она может всё или почти всё. Не переставая, работает над собой. Учится, прибавляя к базовому образованию в Московской консерватории и МГУ (итальянский язык и литература) постоянную работу с педагогами по вокалу и по языкам. В студии «Сампо ТВ 360°» она почти проговорилась про маховик времени Гермионы. Иначе вообще не понятно, как можно одновременно делать столько дел. Как и многие ее героини, Александра — легкий и открытый человек. Смотрите сами!

Александра Королева за один сезон ввелась почти во все идущие в Музыкальном театре постановки. Говорит, что ей повезло с нашим театром, где есть спектакли для ее голоса (лирико-колоратурное сопрано). Театр считает, что ему и нам всем повезло с Александрой.

— Сегодня пятница, 13-е октября. Вы не суеверный человек?

— Знаете, наверное, я не суеверный человек, но есть какие-то закономерности, которые я замечаю. Если перед выходом на сцену у меня случаются неурядицы, то, как правило, спектакль или концерт пройдет очень хорошо. Я всегда себя настраиваю позитивно. А пятница, 13-е — обычный день.

— Есть актерские приметы, в которые вы верите?

— Если это концерт, я всегда перед выходом тяну за мизинчик пианиста. Не помню, откуда это пошло. Просто на удачу.

— Как вы смогли совместить музыку и филологию?

— Я решила, что стану оперной певицей, в пять лет. Это я брала пример с моей тети, солистки Большого театра Белоруссии. Хотела тоже петь на сцене оперные арии. Сама я родилась в небольшом городке под названием Обнинск. Здесь была построена первая атомная электростанция. Мои родители — математики, окончили мехмат МГУ, а мы с сестрой — гуманитарии. Сестра училась на французской кафедре филфака МГУ, а я — на итальянской. Сейчас моя сестра живет с мужем во Франции, преподает средневековую литературу и старофранцузский язык в университете. Я ей восхищаюсь.

Я не представляла свою жизнь без музыки. Училась в музыкалке, окончила ее по классу фортепиано. Начала заниматься вокалом в Обнинске, затем поступила в училище при Московской консерватории и параллельно — в МГУ имени Ломоносова на филологический факультет. Это было самое невероятное время в моей жизни. Я собиралась очень хорошо изучить итальянский язык, язык большинства опер. Позже я ездила в Италию, пела там несколько партий, и мне было очень радостно свободно общаться с дирижерами и режиссерами. Конечно, помимо итальянского был еще французский, я его изучала с третьего класса. Немецкий я тоже изучаю, хотя для меня он, конечно, сложнее. Английский — тоже. Я считаю, что если певец хочет досконально знать то, о чем он поет, нужно знать иностранные языки, хотя бы четыре основных.

— Вы очно учились? Как технически успевали учиться в двух местах одновременно?

— Мне бы очень помог маховик Гермионы, маховик времени. Меня спасало то, что училище и университет находились на одной ветке метро. Я за полчаса могла передвинуться из одного места в другое. Мои подруги давали мне переписать пропущенные лекции. Конечно, было сложно во время сессий, потому что экзамены и зачеты были параллельно и там, и там. Но все это было интересно.

После третьего курса я поступила в Московскую консерваторию, ушла из университета и потом уже восстановилась платно. Кстати, диплом в МГУ я писала по «Сельской чести» Масканьи. Сравнивала новеллу Джованни Верга с его драмой и оперой Масканьи. Во многом меня поддерживала Екатерина Витальевна Фейгина, научная руководитель на кафедре зарубежной литературы. В конце защиты я даже спела небольшой отрывочек за Лолу, хотя конечно, это не моя партия.

После окончания учебы я еще стажировалась год в Центре оперного пения в Центре Галины Вишневской. Попала туда после конкурса оперных певцов. Я тогда не прошла в финал, но очень хорошо спела оба тура. Потом мне звонит мой бывший однокурсник и говорит: «Я тебя поздравляю». А я говорю: «С чем меня поздравлять? Я даже в финал не прошла!» «Ты выиграла стажировку в Центре Вишневской!» Сейчас этим центром заведует ее дочь — Ольга Мстиславовна Ростропович. И на награждении она отметила меня и наградила стажировкой в Центре.

Это был невероятный опыт, потому что, во-первых, там идет работа над программой, которая нужна именно тебе. Это подготовка партий, арий и конкретные программы из арий. С тобой работают разные концертмейстеры, это очень полезно.

— Неужели так важно знать язык, чтобы спеть свою партию?

— Мне кажется, что когда ты действительно понимаешь каждое слово, то можешь сделать акцент на определенных словах, выразить определенную эмоцию. Когда ты точно знаешь, что хотел сказать либреттист в этой конкретной реплике. И это производит совершенно другое впечатление. Нельзя ориентироваться на те переводы, которые есть у нас в клавирах, например, советских. Тогда была традиция петь на языке той страны, в которой произведение исполняется. Соответственно, литературный текст подкладывался под ритм музыки оригинала. И, естественно, текст претерпевал изменения. А иногда смысл мог капитально отличаться. Первый этап изучения партии на иностранном языке — досконально, дословно, знать перевод каждого слова.

— И вы продолжаете учиться?

— Мне кажется, что в нашей профессии творческой, в которой мы сами являемся музыкальным инструментом, не продолжать учиться невозможно. Иначе будет регресс. Наш вокальный аппарат меняется с нами. Его состояние зависит от многих факторов: состояния здоровья, от того, чем мы питаемся, как мы высыпаемся, в каком мы настроении. И, конечно, нужно регулярно поддерживать себя в форме — в физической и вокальной.

Даже после того, как ты окончил консерваторию, нужен человек, который тебя слышит со стороны. Мы же не знаем, как мы на самом деле звучим. Наши внутренние ощущения могут быть обманчивыми. Когда мы поем очень высокую ноту на пиано, нам кажется, она звучит странно и непонятно, тонко. А снаружи — красивая нота. Мы это можем понять, если нам это скажут со стороны. Поэтому я продолжаю учиться.

Вот сейчас прошел замечательный образовательный проект «Институт оперы», в котором мне посчастливилось поучаствовать. Там была отобрана из множества заявок группа в 50 человек. Начали мы в середине мая. Все занятия проходили онлайн. Я раньше, честно говоря, скептически относилась к формату онлайн занятий, особенно по вокалу. Но этот проект убедил меня в обратном. Я оказалась в классе замечательной певицы Любови Витальевны Петровой. Мы занимались все лето. Это были не только уроки по вокалу, но и занятия по языкам. У нас было несколько блоков — итальянский, французский, русский и немецкий. Мы изучали орфоэпию в пении. После экзамена нас распределили по партиям. Я оказалась в группе немецкого языка. У меня было задание: за лето выучить партию Адели на немецком языке. Я пою в нашем театре Адель, но на русском. Сейчас переучивала на немецкий, получила колоссальный опыт — это очень интересно.

— На каком языке удобнее петь?

— Недавно в Петрозаводской консерватории был мастер-класс замечательной Дарьи Анатольевны Митрофановой. Она сказала, что, если вам неудобно петь на итальянском языке, значит, вы что-то делаете неправильно. Такого быть не может. На французском тоже петь довольно удобно. В немецком есть свои вокальные сложности. Куплеты Адель из третьего действия оперетты «Летучая мышь» написаны в довольно быстром темпе. Когда я открыла немецкий текст, у меня глаза полезли на лоб, потому что там огромное количество согласных. Если спотыкаться о них, будет теряться вокальная линия. Нужно научиться петь на немецком.

— Почему артисты на концертах и спектаклях так активно водят руками. Это помогает петь?

— Это такой телесный зажим, с которым надо бороться. Я сама этим грешу иногда. Хорошо, когда есть человек, который может на это указать. Довольно часто мы этим движением пытаемся компенсировать что-то, что нам нужно сделать в организме технически, чтобы выполнить вокальную задачу.

В прошлом сезоне мы уже начали работать над предстоящей премьерой «Руслана и Людмилы». Это сложнейшая опера, масштабная. Все номера в партии Людмилы невероятно сложные с вокальной точки зрения, требуют определенного мастерства. Это так называемое русское бельканто. И поначалу, когда я готовила каватину Людмилы, конечно, была тенденция что-то компенсировать движениями корпуса. Михаил Александрович Синькевич, главный дирижер Музыкального театра Карелии, сказал: «Делайте то же самое, но без движений». И звук пошел по-другому. Огромную роль здесь играет наш внутренний контроль. В целом, это важная настройка для певца. Да, мы должны вкладывать много эмоций, когда исполняем партию, но при этом где-то там должен быть так называемый внутренний контролер, который со стороны наблюдает, что мы делаем.

— На сцене у вас всегда включен ваш внутренний контролер?

— Его нельзя выключать даже в самые эмоциональные моменты. То есть, когда у героя, предположим, эмоциональный взрыв, истерика, нужно помнить, что дальше тебе нужно допеть высокую ноту. И только после этого можно разрыдаться, полностью дать волю эмоциям.

На сцене нужен навык быстрого реагирования, когда что-то идет не так. Мне это однажды помогло во время спектакля «Хрустальная туфелька». Во втором действии у Золушки идет монолог: «Я встретила принца. Что со мной сталось! Я такая послушная, а его не послушалась. Я такая правдивая, а ему не сказала правды. Как просто все было вчера и как странно сегодня». В этот момент Золушка должна достать из камина туфельку и на нее посмотреть. Дальше входят мачеха и сестрица, и все дальнейшее действие завязано на том, что у Золушки в руках спрятана туфелька.

Идет спектакль. Принц допел свою арию, затемнение, я бегу к камину. (Этот был единственный раз, когда я в антракте не проверила реквизит) Я подбегаю к камину и вижу, что туфельки там нет. Бежать за кулисы поздно. Свет уже горит, должен идти мой монолог. Вот тут как раз включается внутренний контролер.

Я на автомате начинаю, как обычно, рассказывать монолог. Внутренний контролер в панике: нужно срочно что-то делать! Смотрю за кулисы, пытаюсь кидать многозначительные взгляды: помогите, что-то идет не так! К сожалению, никто не понимает. Встречаюсь глазами с Женей Гудковой, которая играет мачеху. Я уже показываю ей руками: как просто все было вчера и странно сегодня. У Жени округляются глаза — она поняла, что туфельки нет. Но ей уже пора выходить на сцену! И тут я вспоминаю, что за кулисами заряжена еще одна туфелька, которую потом, в конце спектакля, выносит фея. Я быстренько, пока они говорят свои реплики, бегу за кулисы, хватаю эту туфельку и прячу ее под фартук. Если я не взяла бы откуда-нибудь эту туфельку, не представляю, как вообще бы действие пошло дальше. В тот момент адреналин подскакивает до небес, но сейчас вспоминаешь об этом со смехом.

— В вашем репертуаре нет злодеек. Почему?

— Не так уж много написано партий героинь-злодеек для моего голоса. У меня, в основном, либо очень добрые сказочные героини, либо субретки в опереттах. Я стремлюсь к тому, чтобы эти благородные главные героини — Золушка, Принцесса, Маша в «Морозко», — чтобы они все были разными. Амплуа одно и то же, но героини разные.

— В «Свадьбе Фигаро» вам интереснее петь Сюзанну или Барбарину?

— Сюзанна — это огромный пласт работы. Она практически не уходит со сцены. Пожалуй, только в арии Бартоло она отдыхает за кулисами, все остальное время она на сцене, даже если не поет. Мне нравится, что она разная. В прочтении нашего режиссера Анны Осипенко она более многогранная, более интересная. Барбарина мне тоже интересна, но уж очень долго ждать ее появления. Весь первый акт ты настраиваешься — и так долго ждать, и так уже хочется выйти.

— Как актер настраивается на смерть своего персонажа? Трудно это психологически?

— Действительно, поначалу это может быть тяжело. У меня было несколько партий — Джильда в «Риголетто», Мими в «Богеме», — героини, которые либо после болезни умирают, либо их жестоко убивают, и они умирают. И да, действительно, после спектакля выходишь с опустошением и тяжелым чувством. Но потом ты как-то начинаешь от этого отстраняться. Ты понимаешь, что ты и твой персонаж — это два разных человека. И, разумеется, это требует огромного количества эмоциональных сил, моральных сил, но потом ты все легче и легче это переживаешь.

Если говорить про Мими, это тяжело с эмоциональной точки зрения не в момент, когда она умирает, а в 4-м действии, когда она, уже больная, возвращается к Рудольфу. Там есть замечательная сцена: когда все ушли, Мими и Рудольф остаются одни, соединяются, но уже слишком поздно — у Мими такая стадия болезни, что осталось недолго. Есть замечательная любовная сцена, когда она поет: «Sono andati? Fingevo di dormire…» Она поет о том, что она притворялась, что спит, потому что хотела, чтобы все ушли, и они остались одни. И она признается ему в любви. В процессе впевания этого отрывка очень тяжело не заплакать. Потому что музыка написана на максимуме эмоций. Нужно приучить себя выключить эмоциональную причастность к этому моменту, но это очень тяжело поначалу. Да, было пролито немало слез, но потом это выливается в нечто прекрасное на спектакле.

— Вы свободно владеете итальянским языком. Хотели бы петь в Италии?

— В Италии совершенно другая система музыкальной жизни. Система stagione — это когда с артистом подписывается контракт, певцы собираются на конкретную постановку, которая потом ставится н-ное количество раз, и потом все расходятся. Это интересный опыт и, конечно, приятно работать в интересных проектах (я всегда готова), но для меня приятнее и теплее для души иметь театр-дом. Здесь у меня родной коллектив, родные спектакли, и да, хорошо, может, периодически куда-то быть приглашенным, но я за театр-дом.

— Что бы вы хотели спеть здесь?

— Мне хотелось бы повторить здесь Сомнамбулу из оперы Беллини. Мне посчастливилось ее петь в Италии с потрясающим дирижером маэстро Маурицио Арена. Он много лет дирижировал в Teatro La Fenice в Венеции. Потрясающий профессионал. Амина (Сомнамбула) — настолько светлый, чистый и благородный персонаж, и это настолько невероятная музыка… Я даже не могу описать, какую гамму эмоций испытываю к этой опере и этой героине. Наверное, мечтой было бы еще хотя бы разок в жизни ее исполнить.

— О чем вы еще мечтаете?

— Основная моя мечта исполнилась. Жизнь в театре — это невероятное счастье. Вот мы говорили вначале про суеверия и всякое такое… Я каждый Новый год сжигаю записку с желаниями над бокалом шампанского. Я, вроде, не верю в магию и тому подобное, но у меня каждый год все сбывается. Пока не было такого раза, чтобы не исполнилось. И как раз перед 2022 годом я загадывала, что хочу быть солисткой в театре, где будет репертуар для моего голоса. Я хотела, чтобы был хороший репертуар и хороший коллектив. Все сбылось! А дальше — только двигаться вперед.