«Подметил чудо – вырази через слово!»

Московскому питерскому поэту Юлии Мамочевой 28 лет. Она уже выпустила восемь сборников стихов (предисловия к некоторым писали Андрей Дементьев и Дмитрий Быков). В 18 лет Юлия Мамочева стала лауреатом престижной Бунинской премии. Сейчас у нее есть своя литературная школа, свои читатели и слушатели. Со временем изменились темы, настроения ее стихов. Сейчас, говорит Юлия, ее выбор – писать из «состояния силы, из состояния светлого, радостного, счастливого». Многие считают, что ее стихи лечат светом.

В Карелию Юлия приехала с пробным выступлением, следующие гастроли в Петрозаводске запланированы на декабрь.

– Вы поэт или поэтесса? Как относитесь к феминитивам?

– Моя бабушка любила говорить: хоть горшком назови, только в печь не станови. Главное, какие стихи ты пишешь, а там – поэт ты или поэтка, авторка – без разницы. Мне ближе, наверное, поэт, хотя не обижаюсь на поэтессу, и поэткой меня тоже называли. При этом если меня просят называть кого-то блогеркой или режиссеркой – пожалуйста, мне не сложно.

Слово «поэт» мне нравится за краткость, но я слышала такую версию, что «поэтесса» лучше, потому что похоже на «принцесса». Я хорошо отношусь к идеям феминизма – правильно бороться за права человека. Но не радуюсь, когда начинают говорить «судьесса» (слово «судья» общего рода), или «коллежанка» или еще какие-то невообразимые слова придумывать. Это плохо не потому, что это феминитивы, а потому что это безграмотно и неблагозвучно. Например, я слышала слово «врачиха» вместо «врач». Или «врачка». Или, когда пытаются сказать: она – борчиха за права женщин. Это ужасное слово, некрасивое. Ну, скажи ты борица за права женщин. Будет лучше. Как царица.

– Вы правда можете сочинить поэтическую историю из чего угодно?

– Поэзия может прорасти из любой точки. Это не я ее сочиняю, она сама растет, просто выбирает меня как ретранслятора.

– Как это происходит технически?

– Ты едешь за рулем или сидишь с другом, занимаешься чем-то своим человечьим, мелким, неважным и вдруг начинаешь слышать что-то. Или вдруг понимаешь: вот образ, вот образ…

– «Правильный» русский язык вы соединяете с современных разговорным. Для эффекта?

– Я вообще против того, чтобы выделять поэзию в какой-то особый высокий ранг. Мне кажется это представление устаревшим. Еще Пушкин стал использовать в поэзии разговорные конструкции. А реформатор Моцарт привел немецкий язык в оперу. Его за это поначалу немножко шпыняли, а потом прочухали, поняли и поблагодарили. Я сейчас сказала «прочухали» и всем стало смешно. Такой эффект.

– Есть у вас блокнотик для записей?

– Заметки я пишу в телефоне, потому что не люблю писать от руки, просто ненавижу. В школе все были должны писать от руки. Моему брату сейчас 15 лет, он учится в школе, и я вижу, какие у них задания: исписать целый лист предложениями на английском или немецком языке. Я помню, у нас было то же самое. Каждый день нам задавали переписать из учебника по английскому языку (я училась в английской школе) по пять упражнений. Каждый школьник мечтал сжечь этот учебник Голицинского по английской грамматике. Каждый день нужно было сидеть и переписывать, переписывать, и у меня отваливались руки. Я еще ручку неправильно держала. В общем, от этого переписывания у меня всегда была мозоль на пальце и даже немного деформировался ноготь. Сейчас я только автографы пишу от руки.

– Правда, что вы амбидекстер?

– Одинаково безобразно пишу и правой, и левой. Но есть одна прикольная штука: я могу писать в зеркальном отражении.

– Этому умению можно обучиться?

– Ко мне оно пришло само. У меня такой ум пытливый – в папу, наверное… У меня папа умеет всё вообще: он и спортсмен, и математик, и бизнесом занимается с 1990-х годов. Он всегда говорит: надо попробовать – не получится так не получится. Я в 10 лет прочитала, что Леонардо да Винчи умел писать зеркальным шрифтом. Я попробовала – получилось. Главное, не бояться. В этом вся соль. Если ты не боишься пробовать, не говоришь себе, что не получится – то все получится.

– Вы себя всегда ощущали свободным человеком, да?

– У нас так устроена система образования и вся жизнь ребенка, что очень сложно чувствовать себя свободным. У Бориса Рыжего стихотворение: «Маленький, сонный, по черному льду в школу – вот-вот упаду – но иду». Оно просто про всех школьников написано, когда ты выходишь из дома рано утром, еще темно, прешься под дождем или снегом, маленький, с рюкзачком, потом долго сидишь в школе. Эти уроки бесконечные, часть из которых совершенно бесполезна. А потом ты выходишь из школы – снова темно. И ты идешь еще на какие-то кружки, и у тебя весь день расписан какими-то делами, которые не ты себе придумал, а родители тебе их придумали. Ребенок не свободен в этой концепции, здесь нет альтернативы, он вынужден так жить. Но когда ты вырастаешь, ты можешь выстроить жизнь таким образом, чтобы не делать то, что тебе неприятно. Например, я ненавижу рано вставать. Я готова работать без выходных и ложиться очень поздно, чтобы не вставать рано утром. Я занимаюсь преподаванием, у меня есть своя литературная школа, в которой учатся люди, например, из Америки. У них день тогда, когда у нас ночь. Бывает, что наши уроки заканчиваются в два часа ночи. Мне это не сложно, а вот встать, например, в 6 или в 7 утра? Лучше застрелиться.

Я уверена, что свобода – это та привилегия, которую нужно заслужить, которой нужно добиться. Свобода – это такой глагол. Так же, как счастье, любовь – это действия. Ты что-то должен сделать для того, чтобы быть свободным. Если ты ничего не делаешь, значит, никакая свобода тебе не нужна.

– А вот эта литературная школа, что это?

– Я учу всех одному: разыскивать чудеса, красоту вокруг себя и выражать это через слово. Идея школы родилась, когда мне было лет 17 и я завела в соцсетях поэтический паблик. После окончания школы я переехала из Петербурга в Москву и начала популяризировать свое творчество в интернете. У меня появились подписчики, и в какой-то момент один из них попросил меня с ним позаниматься. Мы стали заниматься, и я поняла – прикольно, получается. Параллельно я подрабатывала репетитором. Я училась в МГИМО, языки были у меня на высоком уровне. Одно преподавание соседствовало с другим, но постепенно языковое сошло на нет.

Я думаю, преподаватель должен развиваться с учеником, а если ты все время талдычишь одно и то же, быстро надоедает. А вот этот мой личный Хогвартс, как я его называю, работа с учениками в плане словесности, стал бесконечным полем для моего развития. Я же не учу их рифмовать, но могу объяснить, что «вода» и «беда» – точная рифма, а «вода» и «стена» – бедная. А лучшие рифмы, по-моему, у Беллы Ахмадулиной. «За то, что девочка Настасья добро чужое стерегла, босая бегала в ненастье за водкою для старика, Ей полагался бог красивый в чертоге, солнцем залитом, щеголеватый, справедливый, в старинном платье золотом, Но посреди хмельной икоты, среди убожества всего две почерневшие иконы не походили на него. За это вдруг расцвел цикорий, порозовели жемчуга, и раздалось, как хор церковный, простое имя жениха». Вот рифмы: «иконы»-«икоты», «цикорий»-«церковный», «жемчуга»-«жениха», «Настасья»-«ненастье». Она рифмует целым словом. И это авторские рифмы.

Я учу находить зерно красоты и выражать так, как этому человеку свойственно. И одновременно подмечать какие-то чудеса вокруг себя. Я даже такое задание даю: подметил чудо – вырази через слово.

– Вы пишете стихи на русском и на английском языках. А на португальском можете?

– Я переводила Высоцкого на португальский. Я не люблю. Это всё игра, тренировка инструментария. Мне кажется, каждый человек, как и человечество в целом, проходит какой-то путь. От примитивного, от наскальной живописи до средневековой культуры. Дальше – к чему-то готичному, кружевному, потом возвращается к Малевичу, к примитивизму осознанному. К Пикассо, где женщины похожи на чудовищ, потом Сальвадор Дали, где все усложнено. В три года ты в первый раз слышишь, что какие-то слова похожи между собой. Мама говорила: надо снять показания счетчика, а слышала «щечек». Рифмы по созвучию – самое классное. И это сознание тебя приводит в восторг. А потом ты видишь рифму: «трава»-«голова». Ни фига себе! А потом еще что-то похожее. И ты из этого складываешь свои стихи. А потом тебе уже хочется эксперимента. Я писала стихи, где все слова на одну букву, акростихи. Я изобретала свои слова и одним из них назвала свою книжку «Поэтофилигрань».

Сначала ты пишешь просто о простом, потом ты пишешь сложно о простом, потом сложно о сложном, а потом – просто о сложном. Потом ты приходишь не к примитивному, а к кристально простому. Я к этому стремлюсь.

– К 28 годам вы издали уже восемь сборников стихов. Много!

– Когда я поступила в институт, у меня в год выходило по книжке. И дело не в чрезвычайной продуктивности, а в том, что я проводила очень много экспериментов над своей словесностью. Я писала, писала, и все эти экспериментальные стихи выходили тут же. В 18 лет я стала лауреатом Бунинской премии, на меня обратили внимание. Шестая книжка вышла, когда мне был 21 год. Я собрала все, что было написано до этого и издала сборник The BESTелесность. Название придумал мой друг Макс Потемкин, мой крестный отец в поэзии, а предисловие к книге написал Андрей Дементьев, поэт, последний шестидесятник. Мы с ним успели подружиться, пообщаться, насколько 20-летний человек может дружить с 90-летним. Но он был прекрасный, совершенно наш. За четыре года (с 17 лет до 21 года) у меня вышло 6 книг, а с 21 года до сегодняшнего дня – всего две. Сейчас я старые свои стихи без подташнивания не могу перечитывать. Все, что было не противно, я собрала в книжке «Мой радар», которая вышла на 25-летие. Прошло три года и уже написана следующая, девятая, книга.

– То есть сейчас у вас восемь с половиной. И еще к одной из книг предисловие написал Дмитрий Быков. И сказал, что «Мамочева совершенно невыносима», что у нее не только самолюбование, но и самоненависть. Что он имел в виду?

– Все это было написано давно. Это предисловие к моей книжке «Виршалаим». Эта книжка была сделана в мои 19 лет. С тех пор прошло почти 10 лет. Быков описывал того человека, который был тогда. Конкретно он говорит о том, что любой поэт, когда ему не пишется, испытывает ненависть. Не к себе, а к своему человеческому воплощению. Ты просто думаешь: на хрена ты живешь, если ты не пишешь? Дмитрий Быков был моим преподавателем в МГИМО, мы с ним много общались. В его случае это проявление не издевки, а любви на самом деле, потому что он много для меня сделал. Мою третью книжку «Душой наизнанку» именно он и издал. Однажды я подарила ему свою вторую книжку «Поэтофилигрань», а он сказал: «Стихи хорошие, а книжка так себе». Ну, я ему говорю, что «если книжка так себе, может, нормально издадите?» Неплохо, да? А он: «Давай, мне не сложно». И за базар ответил – издал.

– Как вы попали на программу «Умники и умницы»?

– Я влюбилась в Москву, когда мы с мамой приехали туда на экскурсию. Мне было лет девять. Я как раз прочитала «Мастера и Маргариту». Я влюбилась в Москву, поняла, что мой город по энергетике, по всему. Мама сказала, что человек должен быть счастлив там, где ему больше нравится. И мы стали думать, как туда переехать. Подумали, что было бы прикольно поступить в МГИМО. Родители всегда в меня сильно верили. Однажды мама посмотрела эту передачу рано утром в субботу и выяснила, что в конце программы Юрий Павлович Вяземский предлагает написать сочинение на определенную тему. И мама говорит: попиши ты эти сочинения, вдруг пригласят? Я отмахнулась – какая ерунда, не может быть, чтобы на телевидение брали вот так. Тем не менее, мамы послушалась, сочинения пописала, мама относила, бросала их в почтовый ящик. В какой-то момент мне пришло приглашение в Москву.

– А потом был долгий путь: четвертьфинал, полуфинал… Нам дали темы, надо было подготовиться, узнать все, что ты мог узнать. Одна тема была про викингов, а другая – про древних египтян. И вопросы могли быть как про глобальное событие в жизни египтян, так и про то, к примеру, какие они трусы носили. Мне повезло, я дошла до финала. Стала призером, и это мне принесло 100 баллов за ЕГЭ по обществознанию.

– У вас статус в соцсетях: «лечу светом». Что это такое?

– Мой осознанный выбор сегодня – писать из состояния силы, из состояния светлого, радостного, счастливого. Тогда и стихи получаются более целительные. Я себе сейчас не позволяю писать из состояния обиды, злобы, описывать какие-то мелкие истории чужие. Теперь меня это не так интересует, надоело писать такие вещи. С новым выбором в мою жизнь много хорошего пришло. Появились новые читатели. И старые, с которыми я давно со мной, они все стали говорить, что эти тексты их лечат.