Олег Липовецкий: ТО!

За последние пять лет Олег Липовецкий поставил в разных театрах страны более 10 спектаклей. Некоторые очень хвалят зрители, другие нравятся критикам. Иногда оценки совпадают, и спектакли попадают на фестивали, завоевывают награды и делают известными как режиссера, так и театры. В 2018 году спектакль «Капитанская дочка» из Ульяновска попал в лонг-лист «Золотой маски», в этом — на высшую премию номинирован «Мертвые души» театра «Поиск» из Лесосибирска.

В Петрозаводске Олег Липовецкий ввел моду читать пьесы вслух, организуя в арт-пространстве Agriculture-club «ночное единение театра и общества» («НЕ ТО»). Говорит, что проводит в городе мало времени, видит здесь только хорошее и поддерживает людей, меняющих культурный ландшафт Петрозаводска.

— О тебе теперь есть даже статья в Википедии. Что нужно было для этого сделать?

— Я не знаю. Ссылку на эту статью мне прислал знакомый, я был потрясен. Статья в Википедии, конечно, не результат моей работы и не цель ее, но я рад, что теперь обо мне можно узнать информацию из более-менее надежного источника.

— В журнале The Village театральные редакторы, блогеры и эксперты назвали тебя открытием года. Как ты относишься к таким оценкам?

— Ура, вот мне 45, и я стал известным. Это здорово, но я не считаю это каким-то достижением. Известность для меня — побочный результат деятельности, а иногда — инструмент, который я применяю для достижения каких-то профессиональных целей. Мне стало легче договариваться, например, с экспертами и жюри конкурса драматургии «Ремарка». Конкурс существует независимо от государственных институций, люди работают только на энтузиазме, и, конечно, им удобнее иметь дело со знакомым человеком.

— Сколько пьес сейчас приходит в «Ремарку»?

— В прошлом году было 840 пьес. В первом конкурсе мы читали 40 пьес. Количество пьес не является самоцелью, хотя, в конце концов, количество переходит в качество. Чем больше пьес, тем больше среди них хороших пьес.

— Ты ставишь много классических произведений. Это твой выбор или заказ театров?

— Я ставлю всегда то, что интересно мне и нужно театру. Сам процесс выбора сложен, потому что нужно найти эту точку пересечения. А что касается классической литературы, то это, скорее, выбор театров, многие из которых не доверяют современной драматургии и не готовы с ней работать. Кроме того, существуют еще авторские отчисления. Живым драматургам надо платить деньги, а «великим мертвым» — нет.

— Как возникла идея ставить в Ульяновске «Капитанскую дочку»?

— Инсайд был связан с тем, что на месте театра стоял дом, в котором содержался Емельян Пугачев при этапировании его в Москву. А когда начинаешь заново знакомиться с повестью Пушкина, понимаешь, насколько она современна. Становится очевидным, что любое проявление власти — власти Пугачева или власти императрицы — действует одинаково. В своем спектакле я пытался как раз исследовать природу власти.

— Пугачев не повлиял мистическим образом на спектакль?

— На премьере «Капитанской дочки» через 15 минут после начала спектакля сломался поворотный круг, оборвался трос под сценой. А в спектакле всё действие построено на движении этого круга! Пришлось не вовремя закрыть занавес, доиграть сцену и за 10 минут все перестроить. Спектакль в итоге шел 3 часа 40 минут, на 40 минут дольше, и ульяновский зритель это вытерпел. Мистика ли? Тут Пугачев, скорее, помог, потому что круг не меняли с 1950-х годов. Губернатор, который был на спектакле, впоследствии дал денег, чтобы театр купил новый двигатель для круга.

— А Гоголь никак не влиял на вас в «Мертвых душах»?

— С «Мертвыми душами» была одна прекрасная история. В Новороссийске на фестивале театров малых городов России, который проводит Театр наций, наш спектакль определили к показу на сцене Дворца молодежи. Мы приехали, увидели всю эту полуразруху и пришли в ужас. Сели в такси и в полном шоке поехали обратно в гостиницу. Молча. И вдруг я смотрю на бейдж водителя и говорю: «У нас всё будет хорошо! Посмотрите, кто нас возит!» На табличке было написано: «Вас везет Николай Васильевич». И после этого все как-то удачно сложилось. Мы там получили Гран-при.

— Спектакль «Мертвые души» номинирован на «Золотую маску» сразу по нескольким позициям. Ты делал именно фестивальное представление?

— Ну, нет. Сначала просто была идея что-нибудь сделать с этими артистами. Потом я читал Гоголя и придумал, что образ птицы-тройки как раз подходит для этих троих актеров из театра в Лесосибирске. Идея спектакля была необычной, театр взял паузу, чтобы подумать. В самой глубине души я надеялся, что они откажутся. Олег, актер и руководитель театра, перезвонил через три дня: нам это интересно, давай. Когда он согласился, пути назад уже не было. Месяцев пять я потратил на то, чтобы написать инсценировку. Перечитал все, что было написано о поэме, слушал лекции. Только в последний месяц все это стало превращаться в какую-то «рыбу». Схема спектакля менялась, уточнялась, дописывалась. Это был счастливый труд всех создателей: художника Яши Каждана, хореографа Оли Васильевой, композитора Саши Улаева. Все вместе мы буквально сочиняли спектакль. Это была работа в любви, хоть и со спорами. Мне повезло работать с артистами, которые абсолютно доверяют режиссеру и готовы перешагнуть через себя, через какие-то свои представления и делать даже то, что они раньше никогда не делали.

— И критика хорошо приняла спектакль?

— Я совершенно четко понимаю, что любые мои успехи — это огромный труд. Это не легкий взмах руки гения. Поэтому я благодарен, когда меня препарируют критики, это мне дает мощный заряд на будущее. О многих вещах, мне не стыдно признаваться в этом, я не задумываюсь, пока меня не ткнут носом в это критики. Часто бывает, что зритель считает спектакль суперуспешным, а приходит критик и спектакль не принимает. И тогда есть два пути: сказать критику «сам дурак» или попытаться разобраться, что сильнее в профессиональном плане. «Мертвые души» — это такой счастливый случай, когда и зрители, и критики высоко оценили спектакль.

— Какие театральные явления интересны тебе сейчас? Что поразило?

— Есть несколько спектаклей, которые были для меня потрясением. В том числе «Евгений Онегин» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова, «Вино из одуванчиков» Дамира Салимзянова в театре «Парафраз» города Глазова и, наверное, спектакль Яны Туминой в «Упсала-Цирке» в Петербурге, который в прошлом году получил «Золотую маску». Он называется «Я — Басё». Это спектакль, в котором задействованы профессиональные актеры, дети-хулиганы и дети с особенностями развития. Это было, наверное, самое большое мое потрясение за последние лет пять-шесть в театре. Я просто не мог разговаривать после него, текли слезы без остановки. Это спектакль, в котором я забыл не только о своей профессии, но и о том, кто я. Исключительное ощущение. В моей жизни было таких… по пальцам пересчитать. А может, ничего не было, кроме этого.

— За чем ты ходишь в театр?

— В идеале я иду в театр за потрясением. Это бывает очень редко, но я все время хочу его там найти. Это может быть интеллектуальное потрясение, не обязательно эмоциональное, связанное со страданием, но я должен быть выведен из равновесия силой художественного высказывания. Потом я иду в театр, чтобы стать богаче профессионально. Это я так красиво заменяю слово «украсть». Это не значит, что я ворую идеи и приемы, чтобы перенести в свой спектакль, но если я вижу интересный прием, я работаю как ученик в этот момент.

— Ты романтик сейчас?

— Может, даже больше, чем раньше. Возможно, романтика во мне осталась в прежнем проценте, но в другое время ее растворяли другие элементы: самолюбие, жажда признания и так далее. А когда твой внутренний состав становится более скуп на ингредиенты, то, что в тебе есть, высвечивается более ярко.

— Идея превратить Петрозаводск в арт-резиденцию оказалась утопией?

— Это по-прежнему моя мечта. Я люблю этот город, здесь есть люди, которые хотят со мной работать и с которыми хочу работать я. Но из девяти рабочих месяцев дома я провожу от силы три, и у меня нет другого выхода, потому что я занимаюсь профессией. Ничего не изменилось. Я стараюсь теперь обращать внимание только на хорошее в Петрозаводске. Хожу только на хорошие спектакли, если знаю, что они хорошие. И не хожу на плохие, если знаю, что они плохие. Я счастлив, что есть в городе такие люди как Наташа Ермолина, Леша Бабенко, без них культурный ландшафт был бы лысым. Мне нравится смотреть спектакли Театра кукол. Я не понимаю, как там все это устроено, но это здорово. В общем же, на мой взгляд, культурный, человеческий и административный потенциал города не освоен и наполовину, потому что в этом не заинтересована никакая власть.

— Тебе сейчас хочется что-то попробовать?

— Чего-нибудь вкусного, чего я не ел? Есть две вещи, которые для меня очень важны при создании спектакля. Во-первых, я должен хотеть что-то сказать. Мой учитель в театре Иван Петрович Петров часто говорил про «пепел Клааса, который стучит в сердце». Если пепел Клааса стучит в мое сердце и я не могу удержаться, то буду делать спектакль, и художественные особенности его будут на втором месте. Мне важнее, что сказать, чем как сказать. А второе — должна быть невероятная идея, которую хочется воплотить на сцене. Счастье, когда эти две вещи совпадают.

— Что ты сейчас будешь репетировать в нижегородском театре?

— Буду делать «Тараса Бульбу». Продолжаю исследовать этого прекрасного автора, правда, двигаюсь наоборот: сначала был «Ревизор», потом — «Мертвые души», сейчас — «Тарас Бульба». Мне кажется, что это одно из самых страшных произведений Гоголя. Все его читали в школе, но многое пропустили мимо. Если бы у меня были волосы, то они шевелились бы от ужаса. Это произведение о человеческой жажде убийства, о бряцании оружием: «Посмотрите, какой я молодец — у меня сабля длиннее, и я могу человека напополам разрубить», о тоталитарном режиме, который всегда устраивает войны и ввязывает в них людей в ущерб человечеству, о вечном фашизме, прикрывающемся верой, о боге и еще много о чем.