Константин Сергеевич умер

Режиссера Андрея Тупикова хорошо знают в Петрозаводске. В Театре драмы «Творческая мастерская» он поставил около 20 спектаклей в разных жанрах. Его спектакль «Бесы» артисты разыгрывали на площадке, напоминающей амфитеатр. Спектакль шел несколько часов, и все время артисты были на сцене, никто не уходил за кулисы. «Бесов» высоко оценивали и зрители, и критики. С успехом на сцене «Творческой мастерской» много лет шел спектакль «Женитьба» — яркий, смелый, живой. В разное время в афише театра были спектакли «Странные игры для взрослых детей», «Король умирает», «Сны …», «Чисто российское убийство» и другие, но самым первым и наиболее памятным для многих оказался спектакль «Я пошел гулять с ума», который Андрей Тупиков поставил в 1993 году. Там играли Владимир Мойковский, Валерий Чебурканов, Геннадий Залогин, Александр Лисицын, Людмила Зотова и другие любимые многими артисты. В некоторых местах (например, в репризах про забывчивую даму и кухарку, которая пришла управлять государством) спектакля зал буквально лежал от хохота.

Сейчас Андрей Тупиков поставил на сцене «ТМ» спектакль «Мы пошли гулять с ума». Все роли здесь играют другие артисты, художник — Сергей Терентьев. В этом спектакле, кстати, есть гроб, и актриса поясняет, что Константин Сергеевич (Станиславский) умер. Если традиционный реалистический театр умер, то да здравствует абсурд!

— Это правда, что ваш спектакль «Мы пошли гулять с ума» вы решили разыгрывать в декорациях спектакля, который шел в театре перед ним?

— Идея играть спектакль в декорациях идущих в театре спектаклей принадлежит художнику Сереже Терентьеву. Спектакли меняются, но есть некое пространство, в котором мы работаем и которое загружено тем, что необходимо нам. Образ спектакля я представлял себе как себе забор, на котором когда-то были наклеены царские декреты о конституции, об образовании Думы, потом их сменили ленинские декреты о мире, о земле, еще что-то, потом сверху там наклеили афиши… Что-то слезло, что-то пришло в негодность, а что-то вдруг оттуда вылезло, и мы это видим так, как впервые. Когда я рассказывал об этом художнику, он как раз и придумал идею игры в остатках декораций идущих спектаклей. Еще Терентьев придумал очень интересные костюмы — приглашаю прийти и взглянуть на все это.

— В спектакле используется гроб. Артисты не боятся с ним взаимодействовать?

— Артисты — народ очень суеверный, и у каждого набор своих собственных примет. Если в это погружаться, ты на сцене никогда ничего не сделаешь. В спектакле есть подзаголовок, указывающий на жанр: «игра в коллективное безумие без антракта». Мне кажется, эта ссылка оправдывает присутствие на сцене чего угодно. В реальности абсурда, доведенного до абсолюта, все является абсурдным, поэтому этот гробик, который похож на продуктовую коляску, совершенно в жанре спектакля. Я там не вижу никаких примет, ритуальности в этом нет. В самом начале звучит фраза: «А почему на сцене гроб?» И актриса говорит: «Константин Сергеевич умер». Способ существования актеров в этом спектакле мало похож на систему Станиславского.

— Абсурд — это ваша стихия?

— Я люблю это, да. В Петрозаводске в 1995 году я поставил спектакль по пьесе Ионеско «Король умирает», где главную роль очень хорошо сыграл Валера Чебурканов, да и все артисты были хороши. Я люблю театр абсурда. Один из моих любимых жанров. Как ни странно, он точнее всего отражает окружающую нас реальность. Суть происходящего вокруг нас лучше всего отражает не реалистический театр, а театр абсурда. Поэтому сейчас многие режиссеры обращаются к таким пьесам.

— Комедия вам близка еще, да?

— Я люблю стык жанров: трагифарс, трагикомедию. 30 лет назад я попробовал соединить жанры в спектакле «Я пошел гулять с ума», где о серьезных вещах мы говорили смеясь.

— Люди смеются над одним и тем же сейчас и 30 лет назад?

— Реакции разные. Сейчас реакции более сдержанные, чем в 1993 году. Я это связываю со временем и ощущением людей себя в пространстве, в реальности, в мире, в стране, как хотите.

— Происходили с вами какие-то мистические театральные события?

— С «Бесами» много всяких приключений было, каких-то мистических вещей. Я сам не суеверный человек, но некоторые случаи объяснить рационально не могу. Вообще работа над «Бесами» была очень трудной. Надо сказать, что я безумно люблю Достоевского, это один из моих любимых авторов. Мне близок его юмор, хотя многие его не видят или не хотят замечать, но мне кажется, что он у него блестящий. И мы работали долго, потому что «Бесы» — это большое, сложное произведение.

Началось все с того, что в аварию попала балетмейстер Ирина Новик, когда ехала в Петрозаводск из Санкт-Петербурга на машине. В автомобиле она слушала музыку Улаева к спектаклю, такую абсурдную, мистическую. Слава богу, все обошлось, ее вытащили из кювета, в который она уехала. Потом Валера Чебурканов тоже попал в аварию. Но самая странная история произошла во время спектакля. Там есть такая страшненькая сцена, она есть и у Достоевского в романе, — уничтожение иконы. У нас она была решена пластически. Шла музыка, под которую все происходило. И вот идет спектакль, я нахожусь в будке, где сидят звукооператор и осветитель. Подходит эта сцена, начинается, а музыки нет. Я говорю звукооператору: «Включи музыку!» А он: «У меня все включено. У меня музыка идет. Видишь?» Показывает аппаратуру — там все нормально. Может, контакт отошел? Он начинает судорожно смотреть, что случилось — музыки нет. Артисты, абсолютно не моргнув глазом, выполнили все, что нужно, в кромешной тишине. От этого сцена стала еще страшнее. А дальше музыка пошла опять. Что произошло, до сих пор не понятно.

— Не из-за суеверий вы не беретесь ставить «эту шотландскую пьесу»?

— Я очень хотел поставить «Макбета» именно здесь, в Петрозаводске, но не сложилось, не судьба, очевидно. Вообще у меня с Шекспиром пока не очень складываются… Я очень люблю Шекспира, но не поставил ни одного спектакля по его пьесам. Как-то не идет, не получается. Так же я очень люблю Чехова, и с ним такая же примерно история.

— Как вы вообще попали в Петрозаводск?

— Здесь, пожалуйста, случайностей и совпадений хоть отбавляй. У меня мама с папой работали в петрозаводском Русском драматическом театре в течение полутора лет. Более того, я, хоть и родился в Подмосковье, но свидетельство о рождении мама получила в Петрозаводске. Поэтому в паспорте у меня место рождения — Петрозаводск. Родители потом уехали в Ленинград, и там работали долгое время в Театре комедии у Николая Павловича Акимова, а я воспитывался у бабушки в Москве. И когда я окончил Щукинское, к нам приехал Отар Иванович Джангишерашвили, главный режиссер Русской драмы, и пригласил нас, четырех человек с курса, в Петрозаводск. Трое — я, Саша Лисицин и Гена Скоморохов, приехали сюда. В Русском драматическом театре я проработал с 1981 по 1984 год актером. Уже тогда я занимался режиссурой, сделал спектакль по пьесе Червинского «Счастье мое», у нас он назывался «Бумажный патефон». Отар Иванович решил его доработать, мягко скажу, и на этой почве у нас не сложилось — мне не хотелось, чтобы кто-то его переделывал, и мы расстались. Я написал заявление об уходе и уехал. Несколько раз я возвращался — здесь у меня остались друзья. Когда я приехал однажды в гости в Петрозаводск, то через Владимира Игоревича Мойковского познакомился с Олегом Александровичем Белонучкиным, он был министром культуры Карелии. И возник разговор: а, может, ты что-нибудь сделаешь хулиганское в театре «ТМ»? Я говорю: давайте подумаем. А я только что прочел вышедшие две книжки Музы Константиновны Павловой — «Маленькие пьесы для балагана». Она — удивительный автор, переводчик, поэтесса. И еще писала маленькие сатирические пьесы. И я предложил сделать спектакль по этим пьесам. Переговорили с Иваном Петровым, главным режиссером театра, и он дал добро. Так началось мое сотрудничество с театром «Творческая мастерская». И вот оно продолжается уже 30 лет. Где-то 20 спектаклей я здесь поставил.

— Вы жили с бабушкой? Часто бывает, что артисты не могут много времени уделять детям. Вы не страдали от нехватки родительской любви?

— Вы знаете, я нее считаю мою жизнь с бабушкой трагичной. У меня нет ощущения потерянного детства, недолюбленности или чего-то такого. Этих комплексов у меня нет. Бабушка у меня была замечательная, она много мной занималась. Потом мама, как только могла, приезжала в Москву. Я на все каникулы ездил в Ленинград и пропадал за кулисами целыми днями. Мне это нравилось безумно, я так в театр влюбился. Я видел его изнутри, пересмотрел весь репертуар не по разу. Мама сажала меня в осветительскую ложу, и я хорошо помню момент, когда гаснет свет в зале, и в темноте открывается занавес и начинается спектакль. Ты попадаешь в сказочный мир, в нем так удобно, так хорошо и так здорово, и оттуда не хочется возвращаться обратно. Несмотря на то, что мама с папой развелись, когда мне было лет шесть, у них остались нормальные дружеские вполне отношения, и я каждый приезд виделся и с мамой, и с папой. В общем, мне кажется, что у меня было хорошее счастливое детство. И я мог в замечательном театре большого режиссера пересмотреть весь репертуар.

— Вторым мужем вашей мамы был режиссер Петр Наумович Фоменко. Вы взаимодействовали с ним в профессии?

— Нет, к сожалению. Когда он стал главным режиссером в Театре комедии в Питере, мама перестала получать роли — он считал, что неприлично ее выделять, хотя, когда он был там очередным режиссером, он ее занимал. Наверное, поэтому мы никак в профессии не пересекались. Я ходил на его спектакли, ходил в институт смотреть на его экзамены. Должен сказать, что безусловно очень многому научился у него, но, к сожалению, такого тесного общения у нас не было.

— Каким он был в жизни?

— Он был разный, он был хулиган. Он был иногда нетерпим, очень раздражителен. Как у любого талантливого человека, там было намешано много всего. Но с ним было интересно.

Когда «Творческая мастерская» в начале 2000-х приезжала на гастроли в Москву, он был на моих спектаклях, какие-то замечания делал. «Женитьбу» он дважды смотрел. То есть, он был в курсе того, что происходит у меня. Так же, как и я был в курсе того, что происходит у него.

— Понравился ему спектакль?

— «Женитьба» — да. Был момент, когда он посмотрел запись «Снов» по Достоевскому и сказал, что хорошо бы сыграть спектакль в его театре в малом зале. Но этого не случилось по ряду причин.

— Как случилось, что работать над спектаклем «Женитьба» вы пригласили Аркадия Морозова, который никогда не был театральным художником?

— На самом деле, это получилось случайно. Я обратился к Сереже Терентьеву с просьбой оформить спектакль, но у него не получалось по времени. Тогда он познакомил меня с Аркадием Морозовым. Я помню этот первый разговор в его мастерской. Морозов попросил меня сформулировать то, что я хотел бы видеть на сцене. А у него на стенах в мастерской висели картинки, офорты, и я вдруг увидел офорт, который назывался «С песнями». Я говорю: а вот, вот это и есть образ того, что я хотел бы сделать. Он посмотрел на офорт и говорит: я понял. И так мы стали сотрудничать. Потом, когда прошла премьера и я уезжал в Москву, Аркаша принес и подарил мне этот офорт «С песнями», который до сих пор благополучно висит на стене моей квартиры в Москве.

— Какие спектакли на вас произвели сильное впечатление?

— «Холстомер» в БДТ, «Ричард Третий» Тбилисского театра, «На всякого мудреца довольно простоты» в Театре Вахтангова с Юрием Яковлевым — смотрел не единожды. Начну перечислять — увязну. Раньше — бегом в театр почти на все. Сейчас выбираешь. Из последнего: «Война и мир» Римаса Туминаса в Театре Вахтангова. Очень хороший спектакль «Моцарт “Дон Жуан”. Генеральная репетиция» с блестящей работой Жени Цыганова. Он очень классно сделан — такое театральное «Восемь с половиной».

Я очень не люблю, когда переписывают классику. Мне кажется, что лучше уж самому написать и поставить. Зачем брать классических авторов, чтобы выразить то, что туда не лезет? Переписывать смысла нет. И вот, наконец, Дмитрий Крымов сам написал пьесу и поставил — это получилось здорово.

— А остальное у Крымова вам не нравится?

— Я не был поклонником этих спектаклей, честно сказать. А здесь театр, который мне очень близок. В «Генеральной репетиции» много юмора, гротеска и настоящий глубокий человеческий серьез.

— Сохранилось ли у вас то детское ощущение, связанное с чудом в театре?

— Да, несмотря ни на что. Мы становимся циничнее, понимаем механизм театральный, что это производство, работа и так далее. Но, если внутри нет ощущения, что ты занимаешься чудом, лучше уйти и этим не заниматься. Если ты выходишь на сцену или делаешь спектакль и не веришь, что ты хоть на йоту, на капельку, сдвинешь этот мир в нужную сторону, то тогда и не стоит этим заниматься.

— У вас бывают сомнения в том, что вы делаете?

— Человек, который не сомневается, вызывает подозрение. Как минимум. В природе людей, занимающихся искусством в любом жанре, сомневаться в том, что ты делаешь. И эти сомнения во многом являются внутренним двигателем твоей работы. Нельзя впадать в уныние — это грех, а сомневаться нужно. Это диалектика, толчок к действию. Анализ, сомнение — нормальные вещи для человека, воздействующего на других людей.