«Что за Митрич? Что за дед такой?»

«В скорбный час, когда планида бренный мир стирает в пыль, не показывайте вида и выдерживайте стиль». Дмитрий Зименко говорит, что авторскую футболку с этой надписью ему подарила жена. Про стиль и то, как его выдерживать, мы и решили поговорить с одним из самых интересных и востребованных художников по свету в театральном мире нашей страны.

— Были ли особенности в работе над «Ревизором» в Театре кукол Карелии?

— В театре кукол есть свои нюансы. В драматическом театре нам нужно добиться того, чтобы актер был освещен, чтобы зритель его увидел, а артист сам сделает так, чтобы быть интереснее — у него живая мимика, за ним интересно наблюдать. Маска в театре кукол статична, у нее мало возможностей, поэтому приходится всё время ее делать интересной для восприятия. В «Ревизоре» использованы ростовые куклы, и зрителю нужно принять, что рот персонажей не шевелится, а глаза не двигаются. В этом спектакле пришлось с этим как-то играть, чтобы герои не выглядели все время одинаково.

— Вы в любом месте обращаете внимание на то, что откуда светит?

— Я подворовываю для своей профессии из разных мест. Например, беру что-то из концертов, на которых бываю или сам участвую, каких-то зрелищ, встреч. Много всего я могу притащить в театр, чтобы проверить, насколько оно там хорошо.

Мы все друг у друга воруем идеи, их переделываем, а потом из этих украденных и переделанных возникают новые идеи, которые тоже у тебя украдут. И это нормально, это помогает развиваться. Конечно, есть и критерии, и свои законы. Иногда идешь против течения, хочешь, чтобы всё было не так, чтобы черное стало белым, белое — черным, а артист зеленый пусть ходит — мы решили пошалить. Сделать так, чтобы зрителю было некомфортно, — это вообще ко мне. Я очень люблю, чтобы зрителю было некомфортно. Не для этого он ходит на спектакль, чтобы спать — пусть просыпается.

— Как сделать некомфортно зрителю?

— Сядьте на мое место, и вы сразу поймете, как проще всего сделать зрителю некомфортно. Можно посветить ему в глаза, например. У меня был такой опыт на спектакле «Женитьба Фигаро» в Новосибирске. Режиссер Денис Азаров ближе к финалу придумал очень длинную сцену с нудным монологом Фигаро. Только что была сцена свадьбы, разноцветная, с дискотекой, но вот она закончилась, и с ней исчезло всё веселье. Официанты дежурно убирают обед, вынимают пьяных из салата, и среди всего этого ходит Фигаро и нудит. 15 минут нудит в дежурном свете — заснуть можно. Мы специально вводили зрителя в такое состояние, чтобы он уже проклял всё на свете. Потом Фигаро берет в руки гитарку обычную, что-то пытается сыграть, ничего не получается, он кладет ее на место, начинает уходить… А потом такой: да нет, могу я нормально сыграть — резко разворачивается и в микрофон поет песню Radiohead. Громко, отлично, у меня 20 фонарей бьют в глаза зрителю, те просыпаются: мы что, на концерте? Вот такое я люблю, когда внутри всё поднимается, меняется состояние, и зритель думает: нет, не зря мы пришли в театр.

— Приходилось вам засыпать на спектаклях?

— К сожалению, да. И не всегда это из-за плохого спектакля. Бывает так, что ты устал, не выспался, перенервничал, не подготовил себя к походу в театр. И вот я сижу на хорошем спектакле, надо смотреть, но лучше просто послушать, прикрываешь глаза, а потом жена в бок толкает: «Ты храпишь!» — «Ой, простите».

— Ничего страшного нет, правда?

— Я считаю, что зритель, который заснул на спектакле, — это он правильно сделал. Лучше, чем зритель, который ушел со спектакля. Человек уснул, пригрелся — отлично. Я, кстати, музыку в филармонии так слушаю. Это вообще прекрасно.

— Вам нравятся постановки с провокацией?

— Мне разные нравятся. Сейчас я приехал из Челябинска. Там была постановка без вызова и провокаций. Мне просто нравится работать с хорошими спектаклями.

— Какой самый провокативный режиссер, по-вашему?

— Есть такой режиссер в Питере Роман Каганович. С моей точки зрения, никакой провокации у него нет, но обычный зритель может испытать шок: обнаженная натура, причем раздетой может оказаться немолодая актриса. И всё, что у нас запрещено, мы очень любим вытащить на зрителя, ходим по грани. Прекрасно, почему бы нет? Театр — вообще провокативная штука. Что-то кого-то на что-то спровоцирует. Хотя бы просто на поход в театр.

— Вы тоже говорите «поход в театр»?

— Мне кажется, что уже много десятилетий, может, с конца XIX века, бытует это выражение. Я ничего странного в нем не слышу. А как еще сказать? Хождение в театр? Поход в театр, поход на концерт, поход в поход.

— Могут быть штампы у художника по свету?

— Мне кажется, что в любых творческих профессиях бывают штампы. Как говорят у нас в театре: у актера — штампы, а у режиссера — почерк. Как к этому относиться? Если это плохо и не талантливо — это штамп, а если хорошо и талантливо — это стиль.

— У вас что может быть штампом?

— Это надо смотреть. Очень часто я своих коллег-художников по свету узнаю по стилю. Вот этот свет, наверное, он делал. А этот — другой. И бывает приятно, когда думаешь, что это он, а это — нет, не он. Другой коллега сделал — какой молодец!

— Есть у вас своя фишка?

— Для меня интереснее всего внутренняя идея спектакля, его сюжет и ход. А поскольку режиссеры разные, мне всякий раз приходится все перепридумывать. У меня есть спектакль, который идет практически весь на таком свете, как у вас в студии. Я переживал, что никто не заметит, но получилось хорошо, режиссер доволен, спектакль хороший.

— Какой вид театра вам кажется самым прогрессивным?

— Конечно же, флагман всего, что у нас происходит, — драматический театр. Там первые инновации происходят, он наиболее развит по системе. Драма в себя собирает все театральные жанры. Сейчас режиссеры стали использовать телевизионные приемы на большой драматической сцене в виде трансляций крупных планов актеров. Я понимаю их, потому что зритель, который сидит дальше четвертого ряда, не может видеть мимику артиста, слезинку из его глаза или его руки, например.

— Технологии сильно влияют на искусство?

— Иногда бывают спектакли, построенные вокруг технологии, какого-то приема. Режиссер сначала придумал, что хочет использовать какую-то технологию, а потом уже размышляет, какой спектакль ему поставить. Бывает, что режиссер сначала придумает шикарный фантастический финал — зритель ляжет. А потом начинаются мучения, как подвести к этому фантастическому финалу. Точно так же и с технологиями: хочу жесткую историю с неприятным светом или с прекрасными камерами. Или хочу, чтобы был паровоз. И потом выбирает: «Грозу» ставить или «Анну Каренину».

— Расскажите про свои самые сильные театральные впечатления. Что вас поразило?

— В 1993 году я поступил на работу осветителем в ТЮЗ имени Брянцева. Я ничего не знал про театр, думал, временная работа — на месяц-два. И в ТЮЗе увидел два спектакля, которые меня поразили: «Эквус» и «Ундина». Режиссер — Андрей Андреев, а вот художником по свету там был Александр Мустонен, который в 1980-х годах работал у вас в Национальном театре. Тогда это была очень редкая профессия — художник по свету. Глядя на его работу, я пришел к мысли, что этим стоит заниматься всю жизнь. Любопытно, что я лично познакомился с Александром Мустоненом только недавно, в 2016 или 2017 году, на церемонии вручения «Золотой маски». Мы с ним были конкурентами по номинации, и я был прямо счастлив оказаться рядом с ним в таких обстоятельствах. В тот раз «Маска» была вручена ему.

— А ваша «Золотая маска» что-то изменила в жизни?

— Нет, конечно. Мне было приятно, жена была счастлива, а чтобы дети ее не разобрали, я быстренько отдал «Маску» в театр. Пусть у них лежит.

Да, не каждый спектакль будет номинироваться на премию. Ты делаешь свою работу точно так, как нужно для спектакля. А там, может, и задачи не стоит, чтобы всех поразить. Может, нужно наоборот, чтобы зритель вообще этого света не заметил. Если гоняться за премиями, то стоило бы основать свой собственный театр сплошного света без актеров и режиссера.

— Как появился псевдоним Митрич?

— Это имя мне дали еще в дотеатральную эпоху, когда у нас был джаз-клуб. Было некоторое количество Дим в одном месте, поэтому одна барышня нас распределила: Митя, Митрич и просто Дима. А когда пришел в театр, все как-то привыкли: Митрич, Митрич… Хуже стало, когда я начал делать свет в других театрах. У меня достаточно простая фамилия — Зименко. Еще ни одна бухгалтерия нигде не перепутала, но почему-то литотделы театров, которые отвечают за афишу, регулярно стали путать. Я уж кем только не был: Зинченко, Зимин, один раз Змиенко написали. Жена сказала, что, если бы я был Змиенко, она взяла бы мою фамилию. В общем, однажды я пришел, устроил скандал и сказал: всё, пишите — Митрич. И пошел в РАО, чтобы зарегистрировать себе творческий псевдоним.

— Митрич нужно писать на афише вместо фамилии?

— Я предпочитаю, чтобы вместо фамилии. Но некоторые театры артачатся и тогда пишут в скобках. Свои знают, кто такой Митрич, а чужие удивляются: что за Митрич? Что за дед? Я говорю: хорошо, относитесь к этому, как к сербской фамилии.

— Какого эффекта вы ждете от хорошего спектакля?

— Я человек профессионально деформированный, меня трудно удивить. Но не могу сказать, что у меня есть усталость от театра. Это невозможно, с этим похоронят. От того, что ты знаешь, как всё это устроено, иногда даже еще и лучше, потому что понимаешь, какой шикарный эффект можно сделать простыми средствами. Или наоборот: как много и дорого, а эффекта нет. Обращаешь внимание на такие вещи.

Люди ходят в театр по своим тайным причинам. Я иду, когда думаю, что для себя что-то почерпну. Иногда это совпадает, иногда — нет. Почерпнуть можно всё что угодно: и душевные порывы, и что-то просто интересное. Хороший спектакль как красивая женщина — не будешь думать, почему она такая. Есть и всё. И ты любуешься ею, и счастлив.