Калашников

«Представь: ты лежишь с винтовкой, смотришь в оптический прицел, и вдруг на перекрестии появляется черная бородатая рожа. То, что ты увидел духа, не страшно. Страшно то, что дух тоже смотрит в оптический прицел…»

Паша не любил трусов и нытиков, обожал литературу и алкоголь. Когда мы познакомились, ему было под сорок — позади две чеченские, Осетия, Грузия, два неоконченных высших. Хромой, лысый, худой, дважды контуженный, на груди из-под кителя выглядывала тельняшка.

Мне повезло — я проходил срочную службу в Пскове, в 76-й десантно-штурмовой дивизии. Молодых офицеров-клоунов и бестолковых юных контрактников там, конечно, хватало. Но среди номинальных военных были и настоящие, проверенные — те, кто попробовал войну.

В армию я пошел после вуза, со специальностью «строительство и содержание автодорог». Диплом инженера учли: после учебки меня распределили в инженерно-саперную роту. Моим первым командиром стал гвардии старшина Калашников. Командир взвода. Сапер.

— Я смотрю, ты [очень] умный! Раз ты дорожник, начерти-ка мне сейчас быстро на коленке продольный и поперечные профили этого участка. Какой тут откос — один к трем или один к полутора? Какой грунт под дорожной одеждой? — обратился ко мне Калашников на первом профильном занятии нашей роты.

Когда ты попадаешь в армию после «вышки» и большинство твоих сослуживцев имеет девять-одиннадцать классов, разумеется, чувствуешь себя умным. А зря. Калашников умел очень доходчиво это объяснять. Завалив меня узкопрофильными вопросами так, как не заваливали даже преподаватели в вузе, он ждал. Я ответил не на все.

— Ты, [черт возьми], уже сдох! Тебя убили! Время ушло! Ведь не просто так тебя спрашиваю. Саперы не только разминируют, но и взрывают. И чтобы что-то раз[рушить], нужно знать, как это устроено. А раз[рушить] иногда нужно очень и очень быстро, — Паша никогда не орал, он и без этого звучал убедительно.

Калашников не раз признавался, что смотрит на разные сооружения исключительно с «разрушительной» точки зрения. Видит, например, здание или мост, а мозг сразу рассчитывает, куда, что и сколько нужно заложить — чтобы быстро и подчистую… Такой уж отпечаток профессии.

Старшина мне понравился. Но подружился я с ним не сразу — только на первых учениях роты. Сблизила нас отнюдь не инженерия, а — почему-то — Чехов.

Мороз -35, ночь, палатка. Ее отапливали срочники — каждый по два часа должен был поддерживать огонь в буржуйке. Пришла моя очередь. Калашников не спал — читал, периодически доставая из внутреннего кармана кителя фляжку, отпивал и возвращал ее обратно.

— Что за книга?
— Дерьмо какое-то. Современная [ерунда], — ответил Калашников, не отрывая от книги глаз.
— Тогда зачем читаете?
— Больше нечего: мы в лесу.
— Без чтения никак?
— К сожалению. Для меня это — вредная привычка, — объяснил Паша и полез во внутренний карман.
— Вы похожи на Рагина, — бросил я, решив то ли блеснуть, то ли проверить Пашину начитанность.

И Калашников сразу все понял: и кто такой Рагин, и почему он на него похож, и зачем я про него вспомнил. Мы разговаривали больше трех часов — про «Палату № 6», про Чехова и про русскую классику вообще. Тому, кто должен был топить буржуйку после меня, повезло.

После учений мы вернулись во Псков. Паша зачем-то принес мне из дома том рассказов из собрания сочинений Чехова.

— Год издания видишь? 1956. Если с ней что-нибудь случится — тебе [будет очень плохо]. Домой не вернешься. Для меня это старье дорого — береги.

И я берег — спрятал книжку, так ни разу и не открыв: не так уж сильно я любил Чехова.

Калашникова уважали. Срочники его боялись: любое неоправданно раздутое эго Паша мог сжать до микроскопических размеров тремя предложениями. Но сила мысли срабатывала не со всеми. Дрался Паша примерно так же, как думал — непредсказуемо и безоговорочно.

Офицеры Калашникову многое прощали: во внутренний карман кителя Паша залезал не только на учениях. Из войск его никто не гнал: давали дотянуть до пенсии. Кстати, несмотря на зависимость, Калашников сдавал все нормы физподготовки, хромота ему не мешала даже на марш-бросках.

Паша так и не ответил, сколько раз он прыгал с парашютом. К слову, у срочников ВДВ это самый популярный вопрос. Прыжки для них — это мерило всего, вершина, можно сказать, новой системы ценностей.

— Мелко мыслишь. Какая разница, сколько у меня прыжков? Ты еще спроси, сколько у меня баб было. Не считаю и тебе не советую, — отрезал Калашников.

Не очень щедрым был Паша и на рассказы о войне. От прямых вопросов он всегда уходил, точнее, уходил тот, кто спрашивал — туда, куда посылал Паша.

Стоит отметить, с гвардии старшиной Калашниковым я перешел на ты только после своего увольнения. Мы часто созваниваемся и даже до сих пор верим, что обязательно приедем друг к другу в гости.

Лет пять назад Калашников вышел на военную пенсию, в какой-то раз — утверждал, что в последний — женился. Сейчас работает вахтами в охранном предприятии. Несколько дней назад он мне позвонил ночью.

— Тоскливо мне, Проша. Скучно. Пить не бросил, работа бесит. Часто думаю об армии — не о службе вообще, а о командировках. Там, конечно, всякое бывало, а скуки не было. [Для чего] ты меня тогда с Рагиным сравнил? Накаркал…

Фото: ok.ru