Опера без цензуры

9 января в арт-пространстве Agriculture_club прошел эксперимент: артисты Музыкального театра, представители академического вокального искусства, в свободной форме исполнили несколько довольно сложных произведений в каком-то метре от публики, большая часть которой вообще не ходит в театр. Актер, не отходя от фортепиано, влюбился в героиню, сделал ей предложение и надел на ее палец кольцо. Актриса, не прерывая пения, открыла шампанское и разлила его по фужерам. Потом семейное счастье обернулось драмой — прямо на наших глазах.

Вообще открытий было больше. Во-первых, солистка Музыкального театра Дарья Батова спела «Любовь и жизнь женщины» Роберта Шумана в 8 частях наизусть. На немецком языке. На это решаются не многие ее российские коллеги. Во-вторых, солист Музыкального театра Максим Аксенов, лауреат «Золотой маски» за исполнение роли Германа в «Пиковой даме», здесь вообще не пел (только в финале, уступив просьбам зрителей), а выступил в качестве пианиста. Во второй части встречи, когда исполнялся вокальный цикл «Четыре последние встречи» Рихарда Штрауса, Максим Аксенов продемонстрировал свои возможности исполнять сложные, полные поворотов произведения.

О профессии оперного певца без цензуры разговаривали в перерыве между Шуманом и Штраусом. Разговор шел о трудностях профессии, алкоголе, желаниях, насморках — всё это объясняло, почему артисты оперы раньше обычного выходят на пенсию.

«Республика» сохранила часть беседы артистов со зрителями. Эта часть оказалась очень веселой.

Максим (после цикла «Любовь и жизнь женщины»): — Это была цензурная часть, она закончилась.

Дарья: — Вы были свидетелями первого исполнения нами этого произведения. Есть люди, которые знают немецкий язык? Мы перечислим вам обратно 200 рублей (стоимость билета). Мне жаль, если я задела ваши чувства.

М.: — Я не буду спрашивать, есть ли здесь пианисты. У меня таких денег нет.

— Можете рассказать, почему вы взялись за этот цикл?

Д.: — Это была моя идея. Обычно такие циклы не поют наизусть — если ты не носитель языка, запомнить такой объем очень сложно. На помощь нам пришли наши режиссеры-вдохновители: Елена Сапегина и Анна Осипенко. Текст проще запоминается, когда он связан с действием. У нас получилось не идеально, но мне кажется, что мы единственные, кто исполняет это целиком наизусть.

— Я впервые на таком расстоянии слушаю оперных певцов. Даже не поняла, на каком языке вы пели. Теперь знаю, что на немецком!

М.: — Мой знакомый, муж коллеги из Мариинского театра, рассказывал, что ему приходилось на «Князе Игоре» читать подстрочник на английском, чтобы разобрать то, что артисты поют на русском.

— Дарья, расскажите коротко о себе!

Д.: — Я родилась и училась в Мурманске. Оперного театра там нет, но я ходила с родителями на гастрольные спектакли. В раннем детстве сказала родителям, что хочу петь. Карьера моя домашняя развивалась быстро. Первым микрофоном была скакалка (тогда были микрофоны со шнурами). Потом микрофоны стали беспроводными, и я перешла на расческу. Пела только после того, как объявят. Мама моя любила академическую музыку, часто ее слушала. Например, Лучано Паваротти. Однажды я ей сказала: «О, мама, лучше я на повороте!»

 

 

— Почему раньше в опере многие артисты были крупными, а теперь солистки худые?

М.: — Я однажды в Венской государственной опере пел в «Мадам Баттерфляй». Захожу в гримерку, а там висят штаны Йохана Бота, который пел Горо. Три меня вошло бы в эти штаны. Я такого объема вообще никогда не видел. Сейчас требования к артистам другие. Театр перестал быть актерским и во многом даже дирижерским. Сейчас он режиссерский. А режиссеры хотят хорошую картинку, мобильных актеров. Зачем иметь тяжеловесных певцов? Только для характерных героев.

Д.: — Сейчас у певцов большая конкуренция. Много выпускается из вузов, все пробуются в театр. Им не до жиру. Требования такие, что нужны и внешность, и голос, и умение двигаться, и хоть какое-то актерское мастерство. Раньше, когда певцов было меньше, наверное, что-то прощалось. Сейчас ничего не прощается. Не можешь ты — возьмем другого. В опере чаще слушают голос. В оперетте и мюзикле нужно сделать колесо, постоять на голове и что-то спеть. Плюс сейчас мы избалованы картинкой. Публика хочет зрелище видеть, поэтому на сцене мы скорее раздеты, чем одеты.

— Я сейчас посмотрела много трансляций из европейских театров: из Венской оперы, Парижской национальной оперы… Там худых мало!

М.: — Так это музейные театры!

Д.: — Партию Татьяны в «Евгении Онегине» поют со студенческой скамьи все девочки, любые сопрано. И если есть 15 человек, то выберут ту, которая визуально будет больше подходить. В опере начинают уходить от условности жанра. Если раньше на сцену выходила Татьяна 50 лет, крупная, то это никого не удивляло. А сейчас вы где такое увидите?

 

 

— Что влияет на голос?

М.: — У знаменитого тенора Франко Корелли, говорят, была масса поклонниц. Вот после очередного вечера к нему подходит одна из почитательниц и начинает строить ему глазки. Подходит жена Корелли и говорит: «Представь себе, ему за день до спектакля нельзя. В день спектакля ему нельзя. После спектакля он не может, а в неделю он поет два спектакля. Получается, у него остается один день. И этот день, извините, мой!»

— Цикл Шумана в вашем исполнении делится на две части: до шампанского и после. Как вообще влияет алкоголь на пение?

М.: — Я знал такого певца, который за спектакль умудрялся выпивать фляжку конька. Я не поклонник таких вещей. В какой-то момент ты получаешь кредит — на время голосовой аппарат становится более гибким и чувствительным, размягчается, снимаются зажимы, выходишь и блистаешь. Но это только пять минут. А потом — всё, нужна еще одна доза.

— Ремарка для пения на немецком: немцы грассируют и особым образом произносят «т»!

Д.: — Да, но так не поют. Я хотела бы четче говорить все эти jetzt и ich, но я не успеваю их даже проговорить. У любой нации есть разница между разговорным и вокальным языком.

М.: — В немецкой опере есть такая штука — вагнеровский немецкий. Это целая история, как петь Вагнера по-немецки. Там есть специалисты, которые обучают. Есть свои дыхательные приемы. У немцев вообще вся методология пения строится на дыхании. Не замечаешь, в каком месте длинной фразы они берут дыхание.

— Есть ли у оперных амплуа?

М.: — Выпускники консерватории должны четко себе представлять, на какой репертуар они идут в театр. Если представления такого нет, то как театр узнает о том, что ты можешь делать лучше других? Ну, ты знаешь, что ты тенор. А что будешь петь? Не знаю! Потом получается, что, может, ты одну-две роли хорошо сделаешь и всё, по большому счету. У меня, например, вся карьера сложилась на пяти ролях, которые я знаю вдоль и поперек. Некоторые партии приходилось больше 200 раз петь.

Д.: — Есть еще партии дефицитные и не дефицитные. Татьяна — это молодые и юные. Им глупо претендовать на Аиду. Я считаю, что мне повезло с театром. Я третий сезон работаю в Музыкальном театре и спела уже такое количество партий, которое многие просто не успевают наработать за это время. У меня есть и задел — опера «Алеко». Мне интересно.

— А когда на пенсию оперные певцы выходят?

М.: — Я уже фактически пенсионер. Здесь требуется здоровье — болеть нельзя. Мне насморки стоили очень дорого в свое время. Ты же получаешь деньги только за спектакль. Два месяца работаешь, репетируешь. На последней неделе уже идут оркестровые репетиции по два раза в день. Это уже как спектакль. И иногда просто не хватает сил, и ты заболеваешь. Всё, тебе находят замену.

 

— Видно ли вам со сцены, как реагирует публика?

М.: — Зрителей плохо видно со сцены. Кроме тех, кто сидит с телефоном. Их хорошо видно, а иногда и слышно.

— Вы взялись за такой сложный проект из любви к делу?

Д.: — Любви к делу и желанию развиваться. Не знаю, все ли театралы со мной согласятся, но нельзя жить одним театром — можно остановиться в развитии. У актера должно быть желание прикоснуться к чему-то новому.