В конце июня в Петрозаводске поэт Евгений Евтушенко встречался с читателями. В первом отделении читал свою поэму «Дора Франко», где есть такие строки: «Так вот стравливала нас /хищными голосьями/ свора, /ставившая на/ брата мне – /Иосифа. /Кто подсказчик лживый, /кто?/ Но по Божьей милости/ я еще надеюсь, /что /в небесах помиримся». Историю своих взаимоотношений с Иосифом Бродским поэт рассказал в передаче Соломона Волкова. Несмотря на время, обида и ощущение несправедливости никуда не ушли. Об этом он говорит и сейчас. Не наше дело судить поэтов, тем более что у Иосифа Бродского мы уже ничего не спросим. Кто захочет, тот попробует сам разобраться в этой истории. Откровенные высказывания Евгения Евтушенко мы публикуем без купюр.
— Я сейчас был в музее Ахматовой в Петербурге. Был потрясен. Кстати, там есть копия моего письма с требованием освободить Бродского. У меня этой копии нет, они обещали прислать. Когда я писал письма, не думал, что нужно будет потом перед кем-то оправдываться.
Вы знаете, что такое глубокая рана? Когда человеку наносят рану в сердце? Он был освобожден по моему письму. После этого он стал распространять слухи, что я был одним из тех, кто выталкивал его из Союза. Да и еще был консультантом КГБ. Это клевета, но его высказывания аккуратно переиздаются.
Это оскорбление до сих пор терзает мою душу. Сколько гадостей поднялось в комментариях к передаче Волкова! Но это не мои муки совести. Это просто то, что это повторяют и переиздают. Никто из исследователей Бродского не упомянул, при каких обстоятельствах он был освобожден. Почему?
Бродский по натуре своей был необычайно неблагодарный человек. В книге Рыбакова есть страница про Фриду Вигдорову. Это была женщина, которая сделала стенограмму в зале суда, когда клеймили Иосифа Бродского. Единственная. Ее исключили из всех творческих союзов, ее муж умер от разрыва сердца, потому что ее оскорбляли и таскали всюду в КГБ. Она была без работы, оказалась в вакууме. Бродский даже после ее смерти не сказал ни одного слова о ней хорошего. Рыбаков спросил его, почему. «Она просто исполняла свой журналистский долг». Ответ в духе Бродского.
Я не воюю со стихами Бродского. Я напечатал его в «Строфах века» и спас его стихи, написанные в России. Он сам считал их нестоящими. Я поставил его подборку и рядом сделал свою. Поступил как антологист.
Он был первым несоветским поэтом, но был насквозь советский человек. В этом смысле, худшем. А мне сказал: «Не только вы меня защищали».
Мы с Васей Аксеновым набрали восемь его стихов. Они должны были пойти в «Юности». И Полевой вдруг закапризничал, потому что там была строчка: «Мой веселый, мой пьющий народ». И Полевой сказал: как можно весь народ обвинять? Вы же знаете, ребята, что я, например, не пью. Глупое замечание. Можно было снять стихотворение, не правда ли? Полтора миллиона тираж. А Бродский на это покрыл матом человека, выступившего от редакции, своего почитателя, кстати. Полевой обрадовался – ему вообще стихи Бродского не нравились.
Бродский оскорбил всех нас, мертвых моих товарищей. Ему принадлежит фраза о том, что шестидесятники бросали камни только в санкционированном партией направлении. Ну что это такое? Это клевета! Аксенов писал свои «Апельсины из Марокко» по указке партии? А я «Бабий Яр», да? «Танки идут по Праге»? Он хотел быть единственным представителем нашей поэзии. Это чисто советский подход.
Я не себя защищаю. Мне не надо. Я за поколение. Вознесенского он назвал мерзким поэтом. Науму Коржавину сказал, что тот вообще не поэт. Аксенов дал ему, нобелевскому лауреату, роман свой. Тот написал отрицательную рецензию. Мог же и отказаться! Нет, ему нужно было показать, что все мы не писатели.
Я думаю, что его безвременная смерть и была оттого, что он не мог не понимать, что все это нехорошо. Но остановиться уже не мог.
Записала Анна Гриневич
Сетевое издание
RSS Лента