Про человека

SOCIOPARTY

Можно будет устроить какой-нибудь типа ребрендинг.
Можно просто для рифмы вставить напиток бренди.
Можно глубже залезть, в такие дремучие дебри.
Стоит глубже залезть?
Твой расткоулников снова не спит. Просто мечтает?
Ты неистово пишешь, как греешь об кружку чая
ледяные ладошки, как куришь в окно, скучая…
Так ты лечишь болезнь.
Капли «Sony» [такой ненавязчивый продакт-плейсмент]
помогают не слышать, как снежно-серая плесень
поднимается вверх с ботинками по маршам лестниц,
силясь влезть в твой чердак.
Ты готов слушать всё, хоть «Аквариум», хоть цикад треск,
лишь бы только не слышать, как шепчет она твой адрес.
Для экспрессии: холод хрущёвских конструкций в кадре,
не понять ни черта.
Эта соль разъедает людей, оставляя кости.
Эпизод, продиктованный драматургической осью, —
кулаком со всей силы бьёшь по стене от злости,
и весь пол в кирпичах.
Идефикс в том, что должен сегодня себя жалеть сам,
пока зло, как желе, ещё внутрь жилья не залезло.
Твой расткоулников, это сфрагида калёным железом.
Как на почте печать.

Возвратившись к пенатам с далёкого жаркого юга,
человек шёл к себе на работу. Из-за металла.
А на улице злобно звенела январская вьюга
и следы человека с поспешностью заметала.

В две тончайшие щели, почти как у Джонни Лоуна,
человечьи глаза превратились. Глядит — разведчик —
вон белеют колонны гостиницы «Северной», словно
толстенные свечи.

Это значит, уже половину пути прошёл он.
Это значит, что надо пройти ещё половину.
Хорошо быть в тепле и смотреть по телику шоу —
так он думал. И снег набивался ему в ботинок.

А погода шумела в его пустой голове, как
музыкальное сопровождение для менуэта…
Можно б было продолжить рассказывать про человека,
если б не было, право, так утомительно это.

Эти запарки у йети в зоопарке

Внимание, дети, в вольере вы видите йети,
будет опасно ближе к нему подойти нам.
Это, ребята, единственный йети на свете:
стучит себя в грудь, завывает бессильно скотина,
поросшая от макушки до пят волосами,
и страшно свои пожелтевшие зубы щерит.

Злой от того он (вы в книжках читали и сами),
что не с кем бедняге уединиться в пещере.
Ходит он, бродит, зачем-то шуршит кустами,
пинает случайные пни (таков променад весь),
а время от времени камень возьмёт да оставит
наскальную надпись.

Письмо в бутылке

Побережье после отлива.
Вдаль всматриваясь пытливо,
волокушу влачит дядя Боря
по берегу синего моря.

Всё, что водой нанесло на
лоно пологого склона,
он в логово тащит упрямо.
На плечах синяки от лямок,

но тянется след волокуши
по суше: гора ракушек,
туша тюленя, поленья,
что-то в полиэтилене,

обрывки сетей, барракуда…
В общем, целая баррикада.
Суперприз посреди обилия —
номера от автомобиля.

Но что там блестит далече?
Дядя Боря прищурил очи:
— Кажется, донышко склянки?
Сильней он налёг на лямки.

Долго ли, коротко шёл,
но дошёл. Отхлебнув дешёвого
коньяка из походной фляги,
приказал себе коротко: «Ляг!» и

приземлился рядом с находкой.
Нет, оказывается, не водка.
Раздосадован, с горькой ухмылкой
вертит Боря пустую бутылку,

хочет бросить в общую кучу
барахла, которым навьючен,
но, как будто белая магия,
взгляд его привлёк клок бумаги.

Клок бумаги внутри бутыли?
Приложив небольшое усилие,
дядя Боря разбил на месте же
сей сосуд и извлёк клок с месседжем:

» Воспрянь ото сна скорее, о незнакомец!
Ведь жизнь скоротечна. Нельзя отлежаться в коме.
Покуда ты сам и такие, как ты, храпите,
события мимо проносятся как в рапиде.
Быть может, ты трусишь быть растворённым в хаосе?
За волосы сам себя, как барон Мюнхгаузен,
вытаскивай, вырывай из измятой кровати!
Глаза открывай. Я знаю, что открывать их…»

— Какая-то хрень, — подумал вслух дядя Боря.
Плюнул под ноги. С тоской посмотрел на море.
Достал из кармана вонючей махорки россыпь —
третьего дня закончились папиросы.
Насыпал в бумагу. Умело свернул, облизав край,
и закурил.

Что море пошлёт ему завтра?

Пыль

Нет смысла просить водителя не газовать,
он давит педаль, считая, что так дух сопок
имеет чуть меньше шансов свершить газават.
Водитель не хочет вернуться домой двухсотым.
Взрываясь, клубами встаёт под колёсами пыль.
Здесь пылью покрыто всё: низкорослые сакли,
трава вдоль дорог, бурьян да седой ковыль
и люди. Увидеть бы первые крапинки-капли
на этом горячем, как сковорода, песке.
Так много отдать, чтоб увидеть здесь дождь могли б мы.
Привыкнешь к тому, за что ты воюешь и с кем;
единственное, к чему не привыкнешь – климат.

Привыкнешь ко многому, да, такова цена.
К кричащим почти без акцента по-русски матом
вслед едущей технике маленьким пацанам,
чьи плечи пока не натёр ремень автомата.
К тому, что в палатке можно найти поутру
товарища с горлом, вскрытым от уха до уха.
К тому, как на солнце пахнет товарища труп.
К такой перманентности смерти. К назойливым мухам.
Привыкнешь не думать о том, что он был чей-то сын,
о том, что где-то потом, в дом впустив беду, мать
ногтями царапать будет холодный цинк.
Привыкнешь, не сразу, но всё же привыкнешь не думать.

Воспитанные на Островском, мы шли к мечте,
усердно тянули носок, во весь рот крича гимн…
Теперь, проезжая разрушенную мечеть,
прислушиваюсь – что скажет мне Павка Корчагин?
Какие такие мы тут стережём рубежи?
Здесь, чтоб навсегда не остаться в этой траве, нам
неважно становится — чью отнимаем жизнь —
смерть выглядит одинаково обыкновенно.
Защита Отечества, трудный сыновний долг,
святое мужское призвание… Пуст тот идол.
Мне лишь бы нажать на спуск за секунду до
того, как противник сочтётся со мной за обиды.

Взрываясь, клубами встаёт под колёсами пыль.
Скрипит на зубах эта пыль. Ничего не попишешь,
мы здесь, чтобы сделать из социализма быль,
поэтому эй, в кабине, слышь, не торопись, шеф!
Мы сможем всегда успеть потерять свой скальп,
и это, как девственность, чистое небо не станет
оплакивать нас. В стране, где следят из-за скал,
не станет оплакивать небо.

постапокалипсис сегодня

израсходовав весь свой ядерный потенциал,
мир стал белым, а люди, попрятавшись в своих иглу,
отрастили когти, как в фильме носил роберт инглунд.
и жалеют, что не заготовили банки на́ зиму.
и сидят у огня, чтобы он в их глазах танцевал.
и сказал кочегар, прокашлявшись, кочегару:
— нам, коллега, достать не мешало бы хоть гитару.
вот бы знать к ней маршрут. вот бы вычислить как-нибудь азимут.

а второй потянул из руин что-то за ремень.
и вытаскивает такой, короче, гитару.
и застыл. и, хоть был он уже достаточно старый,
совершенно отчётливо вспомнил запретный плод дерева.
и, когтями взмахнув, он вдруг, как медведь, заревел:
— если б знал ты, коллега, как глубоко я сру на…
и с размаху когтями ударил по голым струнам.
и дверями и окнами ветер ему аплодировал.

SOCIOPARTY