На практике

Ирина Новикова, воспитатель в детском доме, пишет о том, что знает лучше всего: что происходит с ребенком, когда он растет в казенных стенах. 

Июль. 1989 год. После первого года обучения все студентки разъехались по домам проходить практику. Мой дом — детский дом, поэтому долго размышлять,  куда отправиться,  не пришлось. У нас тоже есть дошколята.

Лето —  пора отпусков. В связи с этим мне несказанно рады  и удивительно легко с ходу доверяют пятнадцать малышей в возрасте от трех до семи лет. Это, конечно, нормально, но есть один нюанс: на дошкольном отделении остаются дети, которых не рискнули вывезти в летний лагерь по причине их своеобразного поведения. Весь июль я буду для них и мама, и папа, и воспитатель. Начало рабочего дня — в семь  утра, с того момента, когда воспитанники просыпаются, конец работы — в девять вечера, когда они наконец-то уснут.

До  отъезда основной массы малышей мне удается посмотреть на работу воспитателя соседней группы. Очень интересуют именно ее методы. Это их до сих пор не может забыть  сестренка. К другим педагогам  вопросов нет.
Да уж! Практика действительно отличается от теории. Я внимательно наблюдаю за Т. и размышляю, как же все-таки  нужно  работать?  Не похоже это на лекции моих преподавателей. Сомнений все больше и больше. Окончательно  выбивает из колеи  событие, заставившее вспомнить крылатую фразу из серии «Относись к людям так, как хотелось бы, чтобы относились к тебе».

Иногда случалось, что нерадивые мамы отобранных детей, протрезвев, приезжали в детский дом в надежде очутиться поближе к своим чадам. Некоторым удавалось ненадолго устроиться на работу.  Летом восемьдесят девятого года на дошкольном отделении как раз работала няней одна из таких мамаш. Ее Денису доставалось больше всех. Это заметила даже я. Серой молчаливой тенью женщина скользила  по отделению, но не видеть происходящего не могла. Права голоса она не имела, поэтому от отчаяния взяла и наделила себя правом мелкой мести. Меня же против моей воли записала в пассивные соучастники.

Все началось перед обедом. Раздав еду и усадив детей, мы тоже собрались поесть. Открытые двери соседних групп позволяли делать это за общим столом. Свою порцию я, естественно, налила сама — госпожой себя никогда не чувствовала, а для Т. стол нужно было накрыть, чем и занялась мстительная мамочка.

В тот день мне не удалось пообедать; первый раз в жизни у меня резко пропал аппетит. Подобного я просто  не ожидала. Налив в тарелку суп, няня хладнокровно плюнула в нее, размешала и поставила перед воспитателем. Та ничего не заметила и с аппетитом принялась есть.

Сложно  передать мои ощущения! Что делать? Рассказать? Промолчать? Во мне кипела буря эмоций: обида за сестру, тоже страдавшую в детстве от побоев, и одновременно возмущение поступком няни.

Я не нашла ничего лучше, как сбежать  в свою группу, объяснив тем, что дети меня еще не знают, не слушают, и я должна быть рядом, а есть мне совсем не хочется — я с осени закормленная.

Не знаю, чем закончились бы мои душевные муки, но через три дня я осталась одна со своими дошколятами и няню нам дали другую.

Итак, я воспитатель. Полученные знания и желание творить добро принесли меня в первый самостоятельный день на дошкольное отделение  на крыльях. Ночной педагог передал мне сопящую компанию, и я начала подъем. И сразу столкнулась с проблемой. Трехлетняя Юля спросонья извергала потоки слез, а я не могла добиться, в чем дело. Девочка еще не умела разговаривать и все время кивала.

На помощь пришел ее пятилетний брат. Он очень серьезно сообщил о том, что папа в тюрьме, потому что убил дядю Колю, который зарубил маму. Юля продолжала кивать, а я замерла в ступоре. Может, ей приснилось что-то? «Вы что, дома тогда были?» — спросила я. «Ага,» — сказал Олег. Юля все никак не могла совладать с головой, но, слава Богу, перестала реветь. Только после того, как я ее умыла, девочка немного успокоилась. Я еще не знала, что  лишь за один  сегодняшний день  мне придется выслушать эту историю раз двадцать. А потом еще месяц. Что поделать — самое яркое впечатление в недолгой жизни Олега.

Летний день хорош длительной прогулкой. Мы позавтракали, отметились на горшках и пошли собираться на улицу. Возраст и, соответственно, навыки у детей оказались развиты по-разному, поэтому старшие стали одеваться самостоятельно, а я занялась малышами.

Перед выходом я проверила у ребят обувь. У всех, кроме одного мальчика, она была надета правильно. «Сережа, переобуй,» —  и он  послушно сел переобуваться. Серега  вообще оказался неконфликтным и спокойным ребенком, но постоянно попадал в казусные ситуации и оставался в них крайним.

На улице я попыталась вовлечь детей в игру, однако все, что им предлагалось, почему-то вызывало смех. Что такое? Наконец я поняла —  они просто не умеют играть. Ладно, значит, будем рассказывать сказки. Только у  Сережи опять обувь надета неправильно. Переобуй! И он снова садится менять сандалии.

День идет. Часть детей бегает по площадке, часть крутится возле меня, мы в очередной раз слушаем «сказку» Олега. Надо что-то делать и как-то переключить его внимание. Но в этот момент переключается мое внимание, потому что я цепляюсь взглядом за Сережкины ноги и вижу уже знакомую «неправильную» картинку. Да что ж такое-то?! Нервы у меня на пределе. (Надо же — хватило одного дня). Он издевается что ли? «Ш…ев!!!» — кричу я. Можно не продолжать, парень падает на землю и начинает  расстегивать обувь.

Ближе к обеду замечаю, что Серега старается держаться от меня подальше, я же постоянно невольно ищу его взглядом.  Опять! Все! Терпение лопнуло. Я подбегаю к нему и сдергиваю сандалии, один при этом слетает вместе с носком.

Меня как ледяной водой окатили. Мальчик втягивает голову в плечи и смотрит  обреченно, а я хочу провалиться сквозь землю от стыда и чувства вины перед ним. На месте правой ступни у него — левая, на месте левой — правая.

Молча натягиваю сандалии так, как ему удобно носить.

Мне предстоит сделать еще много всяких открытий, а пока я размышляю о том, что не получается у меня как в учебниках. И дети, оказывается, совсем не такие, как в книжке.