Муки-муки

"А не понравился он мне сразу, только подъехали. Грубая какая-то внешность. Глаза круглые, совиные на круглом же лице. Нос крючком. Морда широкая. Да и сам плотненький такой, квадратненький. Не интеллигент, в общем. А с какой стати плотник должен быть утонченным и возвышенным?" В новом выпуске "Абзаца" - повесть известного карельского писателя Дмитрия Новикова.

ПОВЕСТЬ

А не понравился он мне сразу, только подъехали. Грубая какая-то внешность. Глаза круглые, совиные на круглом же лице. Нос крючком. Морда широкая. Да и сам плотненький такой, квадратненький. Не интеллигент, в общем. А с какой стати плотник должен быть утонченным и возвышенным? Его дело другое – знай колоти. Отступать опять же некуда: сезон начался. Днем с огнем мастера не найдешь. А чтобы еще нормального, без вредной привычки – свищи ветра. Так что придется с внешностью мириться, хоть и чуйка неспокойная была, странность какая-то в Лёхе сразу виделась.

Ладно, сели-поехали в деревню. Посмотреть надо на стройку, на объемы, друг на друга – прицениться. Там видно будет…

С нами еще один человек был, Буковский. Интересный такой товарищ. Майор спецназовский в отставке и одновременно молодой писатель. Так бывает, особенно в нашем поколении. Некогда было в девяностые годы текстами заниматься. Выживали все как могли. Буковский вон по горам пятнадцать лет пролазал. Много интересных и жестких вещей рассказывал. А теперь, глядишь, на лирику потянуло. Но это не страшно, я думаю, если есть у человека потребность свое слово сказать, она ему в любом возрасте покоя не даст. Главное, чтоб получалось. А у этого вроде задатки есть…

Дорога за разговорами быстро пролетела. Мне всегда интересно с новыми людьми общаться. Лёха все больше на плотницкие темы рассуждал. И потихоньку все больше мне нравился. Еще когда здоровались только да руки пожимали, сразу заметил, какая у него ладонь крепкая да шершавая. Сразу видно – не белоручка. Тут порез да там ссадина – руки дело знают. И разговоры по дороге все грамотные. Я сам уже научился отличать, хороший мастер или нет. Есть у меня несколько коварных вопросов, на которые только хороший плотник может правильно ответить. А Лёха их как семечки щелкал, даже не задумывался. И слова разные знал, не сомневался. Ни охлупень его в тупик не ставил, ни матица. Я так иногда рыбаков проверяю. Они ведь народ заливистый. Рук порой не хватает, чтобы показать, какой величины рыбу ловят. Да корнями своими поморскими прихвастнуть любят: один – с того берега Белого моря, другой – с этого. Я тогда и спрашиваю, как дубинка для глушения большой рыбы называется, когда та в лодке бьется и скачет. Тут пускаются кто во что горазд – успокоитель, демократизатор. А кто вообще не знает ничего – дубинка и дубинка, нет у нее своего имени. Не, говорю тогда, у стариков для каждой вещи имя было. Да не простое, со смыслом. Дубинка эта была, чтобы делать рыбу кроткой, кротить. Вот и называлась кротилкой. А багорик, чтобы на берег вытаскивать, ляпом звался. Тут уж я сам происхождения слова не знаю. Но рассказывали, что семгу в десять килограммов в одиночку человек вытащить не сможет, только вдвоем. А и в тридцать попадалась. Тогда рыбак к берегу рыбину тащит, старается, чтобы она вдоль него прошла. А второй багориком этим – ляп ее за бок. Так вдвоем и справлялись. Отсюда и ляп, наверное. Нравится мне такая версия. Один знакомый из мурманских рассказывал как-то, что взял с собой на рыбалку на Колу-речку своего начальника. А тот первый раз попал, все обмундирование новое купил, костюм рыбацкий, сапоги-бродни, что по самое не балуйся натягиваются. И попала им большая рыба, килограммов в пятнадцать, может. Еле на берег вытянули. А она на камнях бьется, прыгает, сдаваться не хочет. Так начальник этот бросился в азарте на нее животом – к земле прижать. Хвостом, говорит, так дала, что бродни с него слетели… Вот такая рыбалка бывает.

Домом своим я начинал потихоньку гордиться. Да не один дом уже возник, целых два. То, что планировалось как баня, тоже внезапно разрослось не по-детски. Шесть метров на восемь, да еще в два этажа. Лес на это строение мне отец отдал. Он сам хотел строиться, бревна заготовил, а на стройку уже сил не хватило. Все нужно вовремя делать, особенно в нашей стране. Законы чуть не каждый день меняются. Где-то прочитал старую фразу, еще дореволюционную: «Правительство российское принимает такие решения, что народ находится в постоянном чувстве легкого изумления». Так и происходит.

Лесу отцовскому я обрадовался. И сдуру решил весь его на баню использовать. Ни считать еще толком не умел, ни кубатурить, все это потом пришло, с тяжелым опытом. А на прикидку, на авось начиналось. Вот и получилось огромное строение, не баня – дворец. Местные хихикают – у нас дома меньше, говорят, чем у тебя баня. Да я еще бревна снаружи отработанным машинным маслом покрыл, от короедов всяких и прочей нечисти. И стоит строение большое, черное все – на потеху деревенским. Ну, черноту-то эту я закрою, обошью снаружи доской да покрашу. А вот как топить такую громадину, сколько дров на это уходить будет – тут уж стал я призадумываться. Короче, что-то сделано, но работы впереди – непочатый край. И очень нужен грамотный помощник, чтобы знал все тонкости и премудрости. Потому я к Лёхе и присматривался внимательно.

Доехали наконец до места моего. Снег стаял почти, благодать. У меня горка такая над озером, открытая поляна. Всегда снег в первую очередь на ней сходит. В лесу бывает по пояс еще, а тут уже земля виднеется. Хорошо, когда весной пахнуть начинает! Совсем другое дело зимой. Бывало, когда еще стены, крышу да печку сделал, начал в одиночку сюда ездить. Дорогу метелью переметет, сугробы кругом, минус тридцать мороз. Идешь на лыжах по лесу, деревья трещат. Низкие тучи висят, снег сыплет – страсть. За спиной шарабан тащишь, санки рыбацкие с продуктами волочишь на веревке. Упадешь – подняться из сугроба сложно, барахтаешься в рыхлой субстанции как жук навозный. Ворона каркнет, ветка треснет – оглядываешься в испуге. Того и гляди волк выскочит или медведь-шатун. И что с того, что ты сам шатун повсюду. Благо следов полно, есть и свежие. Тяжело городскому в деревне зимой. Вон кто-то проскакал недавно, прыжки огромные, следы с мой валенок. Велики у страха глаза. Потом только догадаешься, что заяц хулиганит. Так никого из хищных и опасных не увидел за все время. Один раз только из лощины на дорогу выскочил большой рыжий лис и ярким пламенем понесся по белому снегу.

Добредешь до дому весь мокрый, чуть живой от усталости и переживаний. За дровами в дровяник тоже на лыжах. Наберешь охапку, обратно с горки катишься, споткнешься – дрова в одну сторону, лыжи в другую. И смех и грех. Наконец зайдешь в дом промерзший, печку затопишь, сам в одежде прямо на плиту сядешь, греешься. Чуть закемаришь, глядишь – куртку сзади уже прожег. Наберешь кирпичей теплых, что на печке лежат, в кровать с собой возьмешь. Прижмешься к ним, горячим, глаза закроешь. А за стеной ветер воет, метель шуршит, шаги чужие да рявканье чудится…

Раз было – сидел вечером в доме, все чего-то про бесов карельских рассуждал, про непростую историю здешних мест. Вдруг почудилось что-то за дверью. Пошел, открыл. Сидит на снегу черная кошка. В деревне три дома жилых зимой, да километра два идти до них по лесу.

– Ты чья? – спрашиваю.

Та:

– Мяу.

Повернулась и пошла не торопясь в лес, в другую сторону от деревни.

«Непросто, непросто всё здесь», – подумалось тогда.

 

Совсем другое дело – весной…

Заехали на горку, остановились. Трава желтая, сухая. Цвет такой древесный, словно у сосновых досок, свежепилёных. Выходим, глядь – лежит красавица, прямо посреди горки. Большая, аспидно-черная, чешуя на солнце переливается.

– Лёха, боишься змей? – спрашиваю.

– Да нет, – говорит, – не боюсь.

– Вон, смотри, лежит.

– И пускай себе лежит.

– Затопчи, ты же в сапогах.

– Не хочу. Пусть живет себе.

– А ты, Ваня, как к змеям относишься? – спрашиваю Буковского.

– Нормально отношусь, – отвечает.

– Убей ее.

– Зачем? Я после войны вообще стараюсь никого не убивать.

Я подначиваю:

– Ну вот, а говорил «спецназовец не тряпка».

– Так и есть, – отвечает.

Подошел к змее. Сам весь быстрый такой, гибкий. Стал ее дразнить. Та уползти пытается, он ее за хвост – дерг. Она свернулась кругом, головой выпад – раз. Он руку отдернул, другой ее снова за хвост растянул. Змея бедная уже не знает, что и делать. Зашипела жалобно. Он:

– Ладно, ползи уже, – отпустил.

Она и юркнула в щель меж камнями.

– Хороший цирк, – говорю. А у самого неприятное что-то в душе шевельнулось. Предчувствие какое-то.

Стали разгружаться. Еду в дом принесли. Буковский два футляра достал непонятных. А я уже приготовился хвастаться достижениями. Благо, есть чем.

Вдруг Лёха говорит:

– Опа, а это что такое? – и показывает рукой на угол бани.

Я смотрю – случилось. Тех псевдостроителей, что сруб делали, я навсегда запомню. По имени главного из них всех халтурщиков называю теперь «эрики». Много они мне крови попили два года назад. Но, видимо, не всю, осталось еще что испортить. Сруб они почему-то поставили на бетонные столбики. Это на почве, где под слоем плодородной земли сплошная глина. Теория была такая, что столбики нужно делать конусом вниз, тогда они, мол, будут глину резать, а сами стоять прямо. Я повелся тогда на их убедительность и с тех пор с горечью смотрел, как в разные стороны кренятся столбы с каждым годом. И вот один из них наконец вывернулся совсем. Угол бани упал на землю, сруб покосило, крыша лопнула. Упало все и у меня внутри. Ведь хотел уже отделкой заниматься, а тут не знаешь, что и делать. Все труды насмарку. За минуту так отчаялся, что хоть плачь. Видимо, все эти чувства такой тенью понеслись по лицу, что парни даже шутить не стали.

– Ладно, не переживай так. – Лёха уже внимательно осматривал сруб.

– А что делать-то, что делать? – Я совсем растерялся.

– Сезон поработаю у тебя. Дом домкратами подымем. Выкопаем периметр под ленту да помощнее зальем. Все просто.

От простоты такой отлегло у меня от души. И в Лёхе я уже не сомневался. И солнце опять выглянуло.

– Ладно, хватит мне переживать. Давайте поедим да начало сезона отметим. – Я стал накрывать бревенчатый стол прямо на берегу.

Жизнь вроде снова налаживалась. Сели, выпили по одной, затем сразу по другой, чтобы всосалось. Начались неспешные разговоры за жизнь.

– Сложная у тебя тут земля. Вроде красиво все, берег, озеро. А чувствую я чего-то непростое. – Лёха говорил убедительно, ему верилось.

– А чего сложного-то? Деревья, трава, птицы летают, звери бегают – вроде все обычно.

– Да нет, смотри, вот поле, видно, что пахали. Ровное, без камней. А на этой горке видишь, как земля утрамбована? Может, дом стоял когда.

– Да не было тут дома, бывший хозяин говорил. Всегда Змеиной горка называлась. Правда, как-то старушка приходила местная, карелка. Говорила, что раньше это ее деда, Михаила, конду было, свое место то есть. Он здесь владел, так и называлось – Михайло киви вакайне[1], место Михаила.

– Ага, вот я и говорю… – Лёха удовлетворенно закивал. – Если дед мощный был, знающий, он мог и заклятие положить.

– Лёха, брось ты, какое заклятие? – Буковский засмеялся.

– Ну смотри, вот горка каменная, сплошь из валунов. Видимо, с поля стаскивал. А еще говоришь – змей у тебя тут много. Все это дед специально сделал, не хотел, видимо, чтобы, кто после него здесь был, плодами трудов бесплатно пользовался.

– Да ну, не верю я. – Мне действительно не хотелось верить во всякую чертовщину. – Смотри, как красиво кругом. Можжевельник вон растет…

– Можжевела – дерево смерти. Может, и нехорошее здесь было что. Кости где-нибудь лежат.

– Тьфу, Лёха, совсем замудрил. Колдун прямо какой карельский, нойд[2] .

Я говорил нарочито веселым голосом, хотя в глубине души знал: есть в его словах правда. Сам чувствовал, как в некоторых местах словно неудовольствие сочится из земли. А иногда вдруг пронзал душу какой-то злой луч. Тогда там обязательно лежала змея.

– Я не колдун. – Лёха был степенен и спокоен. – А вот бабуля – да, знает кой-чего. Она и научила. Я тебе тут потом защиту положу. А вообще ты сам должен эту землю взять.

Я удивился:

– Что значит взять? Вроде куплено все, оформлено по правилам.

– Сам узнаешь потом. С местными карелами общайся побольше да поуважительней. Может, и расскажут чего. У тебя ведь кровь есть карельская?

– Да, бабушка чистокровная была.

– Ну тогда все получится…

Мы посидели еще немного, размышляя каждый о своем. А Буковский вдруг и говорит:

– Парни, у меня ведь ружье с собой.

– Чего, и патроны есть?

Мы как-то сразу оживились.

– Патроны тоже.

– Постреляем по банкам?

– Да вроде ведь не охотничий сезон? – состорожничал я.

Лёха засмеялся:

– Для банок не сезон, что ли? Мы в лесу, за деревней. Два километра до нее. Так что имеешь полное право. Да и пусть знают, что оружие тут.

Есть в огнестрельном оружии какая-то неподдельная мужская радость.

Выстрелом выплеснуть лишнюю энергию, пальнуть в белый свет как в копеечку, даже неважно – попасть куда или нет. Если бы мы каждый раз попадали в цель – были бы слишком многодетными. А так – по банкам, по веткам, по дощатой стене сарая – грохот и дым, праздник выброса, фейерверк полноценности. Умные вороны, обычно внимательно наблюдающие за трапезой, куда-то предусмотрительно спрятались. Земля затаилась. Но не боязливо, а как-то слегка снисходительно – пусть повеселятся мальчики.

– А еще у меня есть труба, – сказал распалившийся Буковский после того, как кончились две пачки патронов.

– Да ты что! Настоящая?

– Нет, игрушечная. – Спецназовец был доволен собой.

– И чего, играть умеешь?

– Учусь пока. – Он достал второй из своих таинственных футляров.

Ветер совсем стих. Гладкое голубое озеро лежало томно и вольготно. Стало заметно, что кое-где начинает пробиваться молодая зеленая трава. Она ярко и беззащитно топорщилась рядом с серыми пятнами пожилого снега.

Мы быстро накачали лодку и вышли на воду. Вдали по-вечернему тихо лежала деревня. Серые домики ее, словно кошки, свернулись на берегу.

На самой середине воды Буковский быстро открыл футляр и вонзил себе в рот золотой клин трубы. «Summertime and the living is easy» – предчувствием какого-то невероятного летнего счастья разнеслись над озером блескучие, как солнечные блики, звуки…

Не бывает на севере длительных минут умиротворения. Не прошло и пяти из них, полных небесной тишины, как с берега раздались настойчивые крики.

– Эй, эй!!! – кричали какие-то трое в камуфляжной форме, быстрым шагом пробираясь вдоль кромки воды, от деревни к дому. Я завел мотор, и мы быстро пристали к пирсу.

– Эй, это вы тут стреляли?

Двое были среднего роста, сухощавые. Третий покрупнее, но рыхлый.

– Да нет, мы тут на трубе играли, – нахмурившись, сказал Буковский.

Лёха же молча выбирался из лодки.

– Знаете, что не сезон сейчас? Запрещено охотиться.

– Да мы и не охотились. А вы кто такие? Вас кто-то звал сюда? – Видно было, как в нем закипает тихая ярость.

– Мы новые хозяева базы охотничьей. – Рыхлый был особенно напорист. – Сейчас протокол будем составлять.

– А откуда сами будете? – видя, что не местные, пытался я разрядить обстановку.

– Да мы сами с Украины. Вот, будем базу поднимать. – Старший из них вроде был настроен миролюбиво.

– А протокол все равно составим. – Настойчив бывает человек.

– Слышь, ты, протокол, иди-ка сюда! – Лёха уперся одной рукой рыхлому в грудь, другая уже была далеко назад занесена для удара. – Ты чего, приехал сюда неизвестно откуда и будешь на моей земле чего-то мне говорить?!

Я еле успел перехватить его за рукав:

– Парни, парни, погодите. С Украины говорите? Так давайте по чарке горилки за знакомство. Да располагайтесь, гостями будете.

Старший грамотно оценил положение и оказался Игорем.

– Можно и по чарке, – сказал, присаживаясь за стол.

Через пять минут над озером уже неслись другие песни. «Несе Халя воду. Коромысло хнется», – миролюбивым хором спевали украинцы.

Вечер закончился мирно. И утро тоже было хорошее. Приятно спать в деревянном доме. От горячей печки бревна быстро набирают тепло и потом отдают его с какой-то ласковой готовностью. Светлой негой несет тогда от грубых на вид стен. Да и дышится здесь замечательно: запах дерева, смолы, легкий привкус дыма дают такую сложную и одновременно простую, родную, сладкую смесь, что при пробуждении чувствуешь себя сильным и веселым, словно деревенский пес на нагретой солнцем обочине лесной дороги.

Лёха встал первым. Умылся в озере, поставил чайник. Поднялись и мы, попили кофе, позавтракали.

– Ну чего, берусь я за твою стройку, – степенно сказал он. – Страшного ничего нет. Подниму сруб на домкратах. Выкопаю канаву под ленту. Я в саперах служил, копать люблю. Опалубку выставлю. Арматуру сварю. А заливать сам будешь, покажу как. Полсезона займет.

– Полсезона? А дальше? – Я уже начинал доверять плотнику, не хотелось его отпускать. – Может, и баню мне правильную выстроишь?

– Подумаем насчет бани. Начнем работать, потом скажу.

И правильно, чего торопиться с обещаниями.

– Я вчера еще с гостями посидел. Ушли дружно, поддерживая друг друга. – Он усмехнулся.

– Как ты его вчера. Чуть не того. Не побоялся крупного. – Буковский усмешливо оглядел Лёхину приземистую фигуру.

– А чего бояться. У нас в армии говорили: «Пьяный карел страшнее танка».

Мы разом заулыбались. Была в этих словах какая-то истина.

Вчера было прохладно, а сегодня до того ласково солнце засветило, что сразу появились первые комарики. Зажужжали, закружили. На поляне у меня их обычно ветром сдувает, чуть зайдешь в лес – там рой.

– Я тут еще твой участок обошел, пока вы спали. Нормально. Муравейники целые, значит, Хозяин редко ходит. Вон там брусничник, ягоду будешь прямо у дома собирать. И еще кой-чего интересное нашел. Пойдем покажу.

Заинтригованные, мы быстро поднялись за ним. Он смело шел через чапыжник, раздвигая его руками. Шел вдоль берега, на ближайший мысок. Там была моя граница. Берег был весь выложен валунами, вода вымыла тонкую прослойку грунта между ними, и казалось, что вся земля – сплошь камень.

– Гляди. – Он указал рукой на один из валунов, который лежал в прибое, на самой границе воды и суши. Камень рассекала большая щель.

– И что? Камень. Треснул. – Я не видел ничего удивительного.

– А теперь сюда смотри. – Лёха заглянул в щель. Я за ним.

Действительно, на грубой поверхности внутри камня были вертикальные борозды одного направления, на обеих стенках. Щель же была не сквозная, а тупо заканчивалась примерно посередине камня.

– И чего это? – Я по-прежнему не понимал.

Лёха усмехнулся:

– Людских рук дело. Долотом долбили.

– Зачем? – Все это было интересно.

– Я думаю, причал для челна был. Килем челн в камень загоняли, и всё, никуда не денется.

– Ничего себе! Откуда знаешь?

– Видел. Рассказывали. – Он глянул на меня, задумчиво отмахивающегося от комаров. – Кусают?

– Кусают.

– Садись на камень.

Я уже почти беспрекословно слушался отягощенного знаниями плотника. Уселся на камень с расщелиной.

– Чего теперь? Не кусают? – Он опять усмехнулся одними глазами.

– Да вроде нет, – удивился я.

Вокруг действительно перестало жужжать.

– Сильный камень, – удовлетворенно сказал Лёха.

Вода тихонько приборматывала подо мной. Я сидел и смотрел вдаль, на поверхность озера, щурясь на солнечные блики. Далекий мыс еле виднелся в утренней дымке. Казалось, вот-вот из-за него выйдет долбленый челн и гребец мощными взмахами весла направит его наперерез волне. И, чтобы легче было грести, запоет свою йойга[3].

Внезапно, как был – в одежде, в обуви, с телефоном в кармане, – я бросился в воду и поплыл вдоль берега. Было мелко, можно перебирать руками по дну, и совсем не холодно, внутри грел какой-то мощный и древний огонь.

– Что он делает? – услышал удивленный голос Буковского.

И Лёхин ответ услышал тоже:

– Не трогай. Хозяин оплывает свой участок…

Заселились мы с Лёхой, и начался новый сезон. Тогда казалось, что очень тяжело было, а сейчас думаешь, что это и есть счастье – физический труд, общение с природой, разговоры с интересным человеком. Он ведь возрастом помладше меня, а многое знал, о чем я раньше и не подозревал. Ну как можно, живя в городе, среди бетонных стен, помыслить об опасности златок. Я думал – сруб стоит, крепкий, новый, надежный. У Коли, местного карела, спросил: нужно ли покрывать чем? А нет, не нужно, говорит, и так все хорошо будет. Я и поверил. Лёха же сразу спросил, не боюсь ли я атаки златок. Я впервые про них услышал, неведомые существа какие-то, будто марсианские разведчики. Не боюсь, говорю легкомысленно, опираясь душой на Колин опыт. И вот в конце мая сижу у дома, ничего не подозревая, и вдруг вижу, как из леса целой тучей летят жучки. Маленькие такие, симпатичные. Спинка блестящая, от сиреневой до фиолетовой. Летят – и прямиком на мой дом. И начинают ползать по бревнам. Ладно, короедов все знают, с длиннющими усами жуки. Они под кору личинок высаживают, жирных, белых. На них лещ еще хорошо берет. А эти неизвестные, активные. Я сначала не очень испугался, бревна-то окоренные, сухие, смолистые. Но на всякий случай Лёху позвал:

– Лёха, смотри, кто такие?

– Это златки. Гляди.

Смотрю: и впрямь, поползает жучок, поползает по дереву, потом острый, как иголка, яйцеклад в древесину воткнет и тужится. А через неделю зашел в дом, а там в тишине хруст стоит. Грызут личинки дерево, активно и напористо. И не подумал бы никогда, что от таких маленьких тварей столько неприятностей может быть. Я опять к Лёхе: мол, чего делать? Он: нужно химией сруб полить. А он обшитый у меня уже доской снаружи. Говорю, а раньше как же, никакой химии не было ведь? Он говорит: раньше смолу-живицу собирали да ей бревна мазали. Теперь же всё как легче хотят. Съездил я в город, купил быстро химии специальной. И из лейки прямо сверху весь сруб пролил. И изнутри. И снаружи, под досками. Не жалел жидкости от испугу. Через день-другой зашел послушать – вроде хруст прекратился. Вроде перестали грызть. А Лёха смеется.

– Вот такая она, атака златок, – говорит.

– Как же быть? – спрашиваю у него. – Столько ведь не знаю. Везде опасности.

– Муки-муки, – он мне отвечает. – Вертись-вертись по-карельски. Ну или танцуй-танцуй…

 

Насчет окорки бревен смешно было. Работа эта тяжелая, но приятная. Раньше у людей специальная двуручная корилка была, типа серпа с двумя ручками. Сейчас же просто лопату обрежут, чтобы лезвие прямое да острое было. Тоже удобно. И вот стоишь, методично под кору его загоняешь, да с усилием слой вперед гонишь. И если свежее бревно – из-под грубой коричневой корки появляется белая, гладкая древесина, сочащаяся соком. Так быстро красоту и наводишь. А промедлишь – сразу короеды придут. Я как раз для новой бани бревен завез. И половину уже окорил с усилием. А мама у меня любит на всяких торжественных мероприятиях зачитать какой-нибудь стих по случаю. Смешные они обычно бывают, нелепые, но очень культурные. Она их, как правило, в разных женских журналах находит. Я стараюсь отмолчаться в такие моменты. Вот и тут, случился праздник, юбилей чей-то. Посреди торжества мама взяла слово и с чувством прочитала заранее подготовленное стихотворение. «Я иду, никого не коря» – такие слова в нем были. Я тут не выдержал:

– Как это, никого не коря? Вон у меня еще сколько бревен лежит. Нужно корить, нужно…

А к Лёхе я перестал присматриваться уже через неделю. Просто однажды увидел тайком, как он с досками обращается. Как раз привезли доски свежие с деревенской лесопилки, которую в тот год азербайджанец Идрис держал. Свалили кучей, я сразу укладывать не стал – прямо в дело можно было пускать. Выглянул как-то из окна, а плотник доску себе выбирал. Он ее и так покрутит, и эдак, и на ровность со всех сторон посмотрит. А она в его руках то как рыбина, только что вытащенная, задрожит, то как женщина красивая изогнется. Любовный акт какой-то, а не просто рабочий момент. Тогда я многое про Лёху понял…

Быстро, за несколько дней он выкопал траншею под домом, по периметру. Сруб поднял на домкратах и методично рыл под ним короткой лопатой, согнувшись в три погибели. Глина, супесь, камни – всё нипочем. Казалось бы, адская работа, а он смеется. Я, говорит, сапером служил, копать люблю. Потом выставил опалубку, и я принялся заливать ленту. Тоже не сахар, воду таскать, камнями бутовать, комары-мошки кусаются, хорошо хоть бетономешалку приобрел к тому времени, а то «два солдата из стройбата заменяют экскаватор». И так с утра до ночи, порой и ночью, когда непонятное возбуждение и упрямство приходили. Песни какие запоешь военно-морские, про скалистые горы, и вроде легче становится. Да от Лёхи отставать не хотелось – он уже за фундамент для новой бани принялся. Все ровненько делал, по уровню – залюбуешься. Бетон опять же мешать тяжело, а лить приятно, когда он плотным серым потоком устремляется в подготовленное ложе и скрывает все корявости и недостатки. Какая-то суровая красота! Потом камнями бутишь, погружаешь их в вязкую массу, топишь там, каждый по форме и размеру. Сильно получается. Еще подумалось: камни разные – серые, черные, светлые. Обломки кирпича красного и белого. Крепкие и хрупкие. Тяжелые и полегче. Словно люди, словно разные народы. И все это вместе крепит, превращает в монолит тяжелая серая маслянистая жидкость. Ну чем не русский дух, который такую огромную и разную страну собрал, слил воедино…

Когда заканчивали через неделю оба фундамента, подплыли на лодке местные старик со старухой. Неблизко от берега на якорь встали, смотрят. Звук же по воде далеко разносится. Слышим, старуха старика ругает:

– Вот так нужно делать, видишь. Видишь, как аккуратно. А ты чего наворотил, перкеле[4]?!»

Смешно нам и радостно от этих слов стало. Хоть кто похвалил…

Ночью легли спать усталые. Я чего-то проснулся через час – нет Лёхи. На улице сумерки такие, ранние белые ночи. Выглянул наружу: стоит Лёха на коленях на застывшем бетоне и молится. Крестится истово, кланяется. Странно мне это было: молодой парень вроде да и кругом сплошные атеисты. Ничего ему не сказал, тихонько обратно в дом проскользнул. Неловко стало, будто увидел что-то важное, не для чужих глаз предназначенное…

 

(Продолжение следует)


[1] Каменное место Михаила (карельск.).

[2] Колдун (саамск.).

[3] Древняя карельская песня (карельск.).

[4] Карельское ругательство.