Люди на камнях

Учеба

— Началось всё, видимо, с кладоискательства. Мы жили тогда в Суоярви, в лесном массиве на берегу озера. Был там большой камень, который меня сильно занимал: казалось, что под ним спрятан клад. Однажды я стала копать. Когда меня увидела бабушка, яма была довольно большой. Пришлось зарывать.

Петроглифами Надежда Лобанова занимается больше 40 лет, со времен истфака ПетрГУ. Но интерес к истории и археологии появился даже раньше, в начальной школе. Тогда ее привлекали не только клады, но и научно-популярная литература вкупе с фантастикой. Читала будущий археолог даже на уроках, за что доставалось от учителей.

Это сейчас она один из главных специалистов по карельским (и не только) петроглифам, а в старшей школе была не уверена, куда поступать: на истфак, филфак или иняз. Всё-таки увлеченность археологией оказалась сильнее желания стать писателем или журналистом. Выбор сузился — ехать в Ленинград, где работала профильная кафедра, либо остаться в Карелии.

Незадолго до университета, в 16 лет, Надежду слегка испугала статья об археологах, написанная известным питерским ученым Львом Клейном. Авторитет весьма сурово писал, что археологией может заниматься лишь человек, обладающий терпением, хорошим здоровьем и острым зрением (хотя сам этим не отличался), выносливостью, умением чертить и рисовать, знанием естественных наук.

— Теперь-то я понимаю, что Клейн просто хотел отпугнуть людей от своей профессии. Но в то время статья произвела на меня тяжелое впечатление.

В ПетрГУ можно было поступить на историко-филологический факультет и отучиться на историка. В Северной столице на археолога учили с первого курса, но конкурс на кафедре был до шестидесяти человек на место. Не желая терять ни года, Лобанова выбрала Петрозаводск. Серьезный по нынешним меркам конкурс в шесть человек на место абитуриентка прошла без проблем.

 

С первого курса истфака началась археологическая практика. Летом весь курс поехал на несколько недель в заброшенную деревушку Пегрему, а Надежда с подругой решили пойти своим путем: попросили одного из родоначальников карельской археологии Юрия Савватеева взять их в экспедицию к беломорским петроглифам. Ученый начал пугать: холодно, далеко, работы много, готовить придется на костре. Разубедить не удалось.

В итоге первая в жизни экспедиция сильно повлияла на Лобанову. Исследователи работали на петроглифах и раскапывали стоянку древнего человека по соседству. Вместо запланированных трех недель студентка осталась на Залавруге два месяца.

После университета пришлось год поработать учителем в рыборецкой школе. Дом Надежды находился в 102 километрах от Петрозаводска, и сама она шутила, что уехала за 101-й. Потом Министерство образования разрешило перейти на работу в ПетрГУ, а затем — уже от Карельского научного центра РАН — Лобанова отправилась в аспирантуру.

— В секторе археологии ИЯЛИ тогда была такая политика: хотелось им, чтобы в аспирантуру поступали мужчины (многовато стало археологов-девушек). Но молодой человек, который должен был ехать в Москву, в последний момент решил, что хочет быть не археологом, а милиционером. Освободившееся место предложили мне.

Учеба в московском Институте археологии началась с того, что аспирантам сказали: первые полгода наукой не занимайтесь, изучайте Москву. Потом были семинары, экскурсии, экспедиции. За три года аспирантка объездила полстраны.

Аспиранты в советские времена жили хорошо, говорит Лобанова. Стипендия — 100 рублей в месяц — была на уровне средней зарплаты, родители присылали еще 100-150. Аспиранты могли за полцены ездить по стране в поездах и летать самолетами, имели право на льготы.

— Говорят, что в советские времена многое было плохо. У меня всё было хорошо.

Многие аспиранты изначально ехали в Москву с одной целью: остаться в столице. Надежда и тут шла другим путем. Даже во время учебы в институте большую часть времени она проводила в Карелии.

Через несколько лет, уже во второй половине восьмидесятых, прошла защита кандидатской диссертации. Она, как и диплом, была посвящена эпохе петроглифов. Вскоре начались контакты с иностранными коллегами.

Развал

— В советские времена мы точно знали, что на следующий год у нас будут средства на экспедицию. Была другая проблема — потратить все деньги: если не всё израсходуешь, в следующем году меньше дадут. Можно было выбирать любую тему, любой район для экспедиции. В восьмидесятых мы начали контактировать с иностранными коллегами — они нам сильно завидовали. Археологи в советские времена жили хорошо. Всё поменялось, когда страна исчезла.

В девяностые российская археология осталась практически без финансирования, многие исследования прекратились. Надежде Лобановой повезло: как раз в это время ее стали приглашать на работу в Европу. Полевые сезоны 91-го и 92-го годов она провела в Норвегии.

За эту работу платили сумасшедшие по российским меркам деньги — четыре тысячи долларов в месяц. Для сравнения: однокомнатная квартира на Древлянке в начале девяностых стоила полторы тысячи. Получалось, что на месячную зарплату можно было купить две с половиной «однушки». Деньги Лобанова тратила не только на продукты, но и на организацию экспедиций в Карелии.

Участники международного проекта, который финансировала нефтегазовая Statoil, жили на острове. Сами норвежцы считали условия максимально приближенными к диким: обитать приходилось в «бараках» (двухэтажные теплые дома с бесплатной телефонной связью), магазинов нет (продукты на остров регулярно завозили), от цивилизации оторваны (с родственниками разрешали встречаться раз в неделю, причем путь домой оплачивался организаторами). Даже кинотеатров не было!

— В конце первой экспедиции меня спросили, приеду ли на следующий год. Я ответила, что страна у нас непредсказуемая, может произойти что угодно, даже революция. Это был август 91-го. Вернулась домой 16 августа, а через несколько дней случился путч. Я про свои слова забыла, приезжаю на следующий год в Норвегию, а мне говорят: ты Кассандра. Откуда знала, что произойдет? Потом заставляли меня предсказывать что-то.

Еще два сезона в Норвегии Надежда провела в начале нулевых. Там она застала теракты 11 сентября — и поразилась реакции европейцев. Ученые из нескольких стран отказались участвовать в памятной акции, которую Лобанова пыталась организовать по просьбе коллеги-американца. Некоторые на тему теракта шутили и говорили, что Штаты всё заслужили.

 

В России тем временем археологическая деятельность практически сошла на нет. Вернувшись в Петрозаводск, Надежда поменяла место работы — ушла в структуру при Минкульте, занимавшуюся охраной памятников культуры. Под Лобанову там создали отдел «Бесов нос», нацеленный на защиту петроглифов.

— Поначалу мы хотели создать музей под открытым небом на онежских петроглифах. Потом стало ясно, что денег нет, и от этой идеи отказались. Дальше были проекты со скандинавами — работали с коллегами на Бесовом носу и не только, человек 30 в экспедиции было. Мы учились их методам, они у нас что-то перенимали. Всё это сильно укрепило научные связи.

Время от времени карельская исследовательница продолжала ездить на международные конференции. В 93-м в Норвегию пригласили четверых россиян, но приехала только Лобанова. Организаторы снова удивили: отдали археологу деньги, рассчитанные на всю российскую делегацию. Пришлось кстати: даже продукты в то время купить было непросто.

— В те годы норвежцы нам очень сильно помогали, даже неловко как-то было. Зная ситуацию в России, они всё нам оплачивали — только нам, больше никому. Сейчас таких тесных контактов меньше, но на конференции в Норвегию всё равно езжу — уже за свой счет.

Возвращение

В Академию наук Надежда Лобанова вернулась в начале двухтысячных. К тому времени стало понятно, что чиновник из нее не получился: с начальством конфликты, единственный подчиненный ушел на другую работу. К тому же в глазах археолога изжила себя сама работа.

— Считалось, что мы охраняем объекты исторического наследия, но как мы их охраняли? Только на бумаге. Бессмысленная была в то время работа. Сейчас с этим строже — поменялись законы.

Со временем положение археологов становилось лучше, президиум Академии наук начал выдавать гранты. Сегодня археолог при желании может хорошо заработать. В городах постоянно что-то строят, а по закону застройщик должен получить для этого разрешение в Минкульте. Перед началом работ на место могут приехать археологи: если найдут какой-то памятник, придется с ним работать. Работы оплачивает застройщик — если, конечно, хочет начать строительство.

Есть такая практика и в Карелии. Некоторые археологи идут путем наименьшего сопротивления: находят в местах застройки так называемые углежогные кучи, которые сейчас признаются объектами исторического наследия. На самом деле, говорит Лобанова, в них нет ничего ценного. В Петрозаводске такие кучи можно найти без труда.

Сама Надежда попробовала заняться коммерческой археологией лишь однажды, да и то неудачно. На кладбище «Пески» тогда один археолог якобы нашел стоянку древнего человека и захотел получить три миллиона. Думал, компания «Мемориал» — структура богатая, заплатит без вопросов. Но у них не оказалось денег.

Противоборство длилось три года, затем руководство попросило вмешаться археологов Академии наук. Лобанова с коллегами съездила на место и поняла две вещи. Во-первых, провести раскопки можно гораздо дешевле. Во-вторых, стоянки нет: раньше на это место свозили грунт из другой части города вместе с археологическими находками.

Сторонники объявившего о находке археолога затеяли настоящую информационную войну — обвиняли ученых в обмане, требовали более серьезных раскопок. В результате Лобановой и ее коллегам пришлось провести раскопки на большой площади и частично за свой счет. Ничего не нашли. Больше в таких работах она не участвовала.

— Археолог — не археолог, если он не бывает в поле: нужно постоянно добывать что-то новое. В археологи потому и идут, что здесь есть полевые работы.

И все-таки большая часть работы проходит в кабинетах. Экспедиции занимают обычно лето и часть осени, а потом наступает время для отчетов. Именно последнее отнимает больше всего сил.

Новые методы

Этим летом группа под руководством Лобановой занималась установлением границ объектов в Пудожском и Беломорском районах. Задача была — поставить эти объекты на кадастровый учет, чтобы решить проблемы с их охраной и включить в реестр памятников. Выезжали даже в октябре, работы было много. Но потом пришлось потратить два месяца на написание отчетов. Результат: почти 600 отпечатанных страниц, пропущенный отпуск и огромная усталость.

Зато во время экспедиций творческий коллектив, как называет Лобанова свою группу, успел отработать новые методы работы с петроглифами. С шестидесятых главным способом наряду с фотографией считаются графитные копии: на скалу кладется бумага, после чего на нее наносится графитовый порошок. В результате на листе получается изображение наскального рисунка.

В 2006-м в Карелию приехали сибирские коллеги, рассказавшие о более удобном методе, в котором используется микалентная бумага. Она похожа на папиросную: тонкая, пластичная и рвется в одном направлении. Такая бумага плотнее прилегает к скале, заполняя углубления, отчего очертания петроглифа и рельеф окружающей поверхности переносятся более отчетливо.

Прошлым летом команда использовала еще одно новшество — китайскую рисовую бумагу. Она проникает во все неровности на камне и дольше держит форму. После обработки художника Светланы Георгиевской копия выглядит лучше оригинала. Увидеть это воочию можно будет в марте, когда откроется выставка художника в Национальном музее.

— Карельские петроглифы уникальны сюжетами и качеством выбивки. Это разработанные тщательные сюжеты, где десятки фигур объединены композицией. Взять Сибирь — там просто изображения животных. Не случайно их исследователи сами себя называют козловедами. Там петроглифов очень много, но они скучные, делались во всех эпохи, чуть ли не до последнего времени. А у нас только неолит: ни до, ни после сделать их не получилось бы.

У нас они существовали по археологическим меркам мгновение: в определенный период эпохи неолита фигуры на беломорских и онежских скалах выбивали представители одного и того же населения. Между ними существовали и прямые контакты — об этом говорят некоторые одинаковые наскальные изображения, выявдленные в том и другом пункте, и будто бы выбитые рукой одного мастера или представители одной, если можно так сказать, школы.

Петроглифы настолько многообразны и глубоки, что изучать их можно бесконечно.

Изучение — это не только полевая работа, но и обработка найденного (каждый обнаруженный на стоянке черепок нужно подписать, что-то, если получится — склеить), и написание научных статей, и участие в конференциях. На всё времени не хватает.

Музей и мифы

Тем не менее Лобанова успевает писать монографии: на сегодняшний день вышли две большие книги об онежских петроглифах и расположенных рядом с ними стоянках. Почти готова третья монография, посвященная петроглифам беломорским. Найдутся ли на ее издание деньги, пока неясно, но в электронном формате она точно выйдет.

Главная цель работы по грантам от федерального Минкульта — подготовить карельские петроглифы к включению в список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО. Надежда Лобанова говорит, что денег на это выделяют недостаточно.

В последнее время — еще до санкционной войны — в Карелии стало меньше международных грантов. Один из последних совместных с финнами проектов — Rock art bridge, в рамках которого исследователи готовили беломорскую Залавругу к статусу музейного объекта: ставили информационные щиты, разрабатывали экскурсионные программы.

— Мы хотим, чтобы на петроглифах был музей под открытым небом. Такое во многих местах уже есть. Есть петроглифы, признанные объектами наследия ЮНЕСКО, правда, ни одного в России. Зато бывшие советские республики внесли свои петроглифы в список — Казахстан, Азербайджан, готовится Туркменистан. У них правительство заинтересовано: маленькие страны, хочется престиж поднять. Нам пока до этого далеко.

Музей Надежда Лобанова надеется создать под Беломорском: наскальные рисунки находятся невдалеке от города, мимо проходит популярный маршрут на Соловки — место может приносить прибыль. С онежскими петроглифами всё сложнее: места дикие, от дорог далеко.

— Гранты федерального Минкульта не учитывают, что на беломорские петроглифы я могу попасть за 600 рублей: заплатила за автобус, там прошла пешком или заказала такси. А до онежских добраться — надо корабль нанимать, который стоит сейчас 60-70 тысяч в сутки. Очень дорогое удовольствие получается. Гораздо проще раскопать угольную кучу и получить три миллиона.

С конца девяностых Лобанова с коллегой Марком Косменко занималась так называемыми карельскми сейдами и другими каменными сооружениями севера, авторство которых приписывается саамам. На этот счет археологи пришли к однозначному мнению.

— В Карелии сейдов нет и никогда не было. В шестидесятые годы исследователи придумали это всё. Наверное, убеждены в этом были, основываясь на том, что здесь жили саамские племена. Да, они жили, но в доисторические времена или в начале нашей эры, а каменные сооружения для этого времени нам абсолютно неизвестны.

То, что некоторые энтузиасты называют карельскими сейдами, саамы создать не могли: объекты эти относятся к Средневековью, когда лопарей на территории Карелии давно не было. Судя по времени, соорудить их могли либо русские, либо карелы. Но ни у тех, ни у других такой традиции нет.

В Норвегии, кстати, сейдами называют лишь те объекты, к которым до сих пор ходят саамы. Или те, о которых сохранились устные/письменные сведения. Тогда и только тогда он признается сейдом. Да и выглядят они там по-другому.

— Просто некоторым хочется верить, что у нас здесь была Гиперборея, что здесь было тепло, египетская цивилизация отсюда пошла. И они всё высасывают из пальца. Один писал: я с учеными параллельно двигаюсь, меня не интересует, что они находят — я сам нахожу. Кто-то искренне верит, от недостатка знания, а кто-то сознательно фальсифицирует — имидж зарабатывает, туризм пытается развивать.

Были и скандалы. Представители некоего питерского турклуба несколько лет назад пытались убедить всех в том, что Воттоваару нужно признать археологическим памятником из-за найденных там якобы сейдов. Но карельские археологи ни одного рукотворного объекта ни на самой горе, ни в ее окрестностях не нашли: каменные сооружения есть, но создала их природа. Энтузиасты пытались отстоять свою точку зрения, но безуспешно.

— Я не против желания развивать туризм, — говорит Лобанова. — Даже поддерживаю создание каких-то мифов и легенд. Только нужно отделять это от научных фактов.