Каждый охотник

Это определенный вызов — показать Елену Теплицкую в ч/б. Женщину, у которой волосы ярко-оранжевого цвета, бусы — разноцветный огонь, яркий маникюр и фантастическая юбка с переливающимися вставками. Но по ее словам, цвет не статичен и обладает энергией. Мы убрали цвет, но энергия-то никуда не делась!

В Петрозаводске открыта персональная выставка модельера Елены Теплицкой «Мода. Пестрядь». 3 ноября в фойе Национального театра прошел показ ее новой коллекции «Кижи кураж», связанной с летними впечатлениями модельера от острова Кижи. Общая атмосфера показа — яркая и радостная.

— Как возникло это забытое слово «пестрядь» в названии вашей выставки в музее «Кижи»?

— Пестрядь — это ткань, которая содержит много цветов, из нее делают юбки. И поскольку там много синих, зеленых, белых, красных, бордовых оттенков, то всё вместе сыграло такую замечательную аккордную мелодию. Фантастическая мелодия Кижей. Пестрядь — это Кижи для меня.

— Казалось бы, север — это не так ярко!

— Он яркий для меня, потому что север — это белая ночь, мерцание в этой ночи очерка коричневой церкви, восход оранжево-красный или багровый, закат, иногда почти зеленый, потому что желтый цвет смешивается с синим. Потом везде на острове видна линия горизонта. Это феноменальная вещь. Психологи считают, что чем чаще человек видит линию горизонта, тем дольше и здоровее он проживает свою жизнь. Линия горизонта — это еще и образ. Творческие люди знают, что впереди у них следующая работа, поэтому, видя перспективу, они проживают долгую жизнь. Фантастические актеры Вера Васильева или, например, Марк Прудкин прожили долгую творческую жизнь, потому что постоянно отодвигали линию горизонта. А в Кижах линия горизонта видна всегда, поэтому, я считаю, там должны жить долгожители.

— Для вас что это — линия горизонта?

— Линия горизонта, за которую можно зайти, — это свобода. Свобода делать, как хочу, думать, что хочу, защищать то, что хочу. Свободных людей не так много, но человек, который смотрит за линию горизонта, для меня идеален. Таким человеком я считаю Чулпан Хаматову, горжусь дружбой с ней, тем, что сделала для нее костюмы к спектаклю «Двое на качелях» в «Современнике». Она — фантастическая дама. Живет именно с этой отодвигающейся линией горизонта. И степень свободы у нее велика. Люди горизонта — особые. К ним относится и смешливый парень Андрей Бильжо. То он в Венеции пишет книжку, то в другой части Италии, да и в Москве он дома — такой человек мира. А на острове с естественной линией горизонта ты и ощущаешь себя свободным — сразу хочется писать картины, придумывать новую книжку. Допустим, книжку о цвете, которую я уже начала писать.

— Цвет — это что?

— Цвет — это энергия. Если человек потребляет ее, он насыщается. При этом он может и излучать. Есть у меня такой друг, Майкл Гибсон, который один мой пестрый шарф носил, теперь второй изнашивает. Он — потребитель цвета, радостный и прекрасный. Есть и «отдаватели» цвета. К ним принадлежат прекрасный Леон Бакст, наполненный цветом, Марк Шагал, Матисс, Пабло Пикассо, Ренуар, Моне. Из наших — Татьяна Маврина, сногсшибательный Лентуллов. Из нынешних — Вячеслав Зайцев, который не боится цвета, не боится невозможных цветовых сочетаний. Другой бы испугался и сказал: «Нет, это ужасно». А у него прекрасно.

— Как вы стали художником по костюмам в спектакле «Двое на качелях»?

— Это однажды мне повезло. Чулпан Хаматова два раза была у меня на подиуме. За кулисами пересмотрела у меня все. Спустя неделю после показа Чулпан позвонила и говорит: «Можешь помочь?» Быстро перекинула мне текст пьесы, я поняла, о чем разговор, и привезла два чемодана одежды с последнего показа. Что-то мы выбрали, остальное потом дорисовалось. И эти костюмы, яркие такие, стали участниками этого спектакля. Костюм доигрывал партию в диалоге между двумя героями. Здесь цвет был очень важен. На сцене — лофт 1930-40-х городов в Америке. И яркое пятно — героиня. Яркая и сама Чулпан, и ее платья: желтая пачка, бирюзовое фантастическое платье. На ней фантастическое, а не вообще. Она очень красивая: с узкой талией, красивыми движениями. Когда она летит через пространство почти в прыжке, ей можно дать лет 15. Она — игрок, игрок, игрок. В перспективе из нее выйдет отличный режиссер, потому что она хорошо видит пространство, правильно ощущает его.

— В «Театре» Моэма актриса Джулия Ламберт в нужный момент достает красный платок, и публика сразу перестает видеть ее партнершу. Приходилось вам поступать так же?

— Мне очень нравится, что вы задаете такой вопрос: может ли цвет доминировать в ситуации. Самое главное — это психология цвета. Насколько человек способен носить яркое? Это же не каждый может. Есть желание закрыться — это черный. Есть желание слиться со всеми — это серый. Есть желание быть внутри форума, конструкции, системы — это синий. Коричневый — это небольшое давление. И есть красный — это «я», «я могу», «я власть». Когда нужно идти на встречу с кем-то, кто-то попытается переиграть тебя или быть лидером в диалоге, то нужно намеренно надеть на себя яркое. Желтое — это активное, детское, непосредственное. Горчично-желтый, если немного придавить горчицу и сделать ее зеленоватой, то тогда это и сдержанность, и сила. Самый любимый мой цвет — это цвет горчицы, изумительный цвет. Как сжатый кулак. Красный — это атака напрямую. Это движение вперед, на зрителя. В красном тебя сломить невозможно.

— Расскажите, как вы связаны с антропософией?

— Антропософский центр в Дорнахе — это удивительное место. Центр, где все складывается в единую коробочку, в единый дворец — Гётеанум, который антропософский центр построил по проекту Рудольфа Штайнера, основателя антропософии. Антропософское учение, связанное с самопознанием человека, сложилось к 1925 году, перед этим оно долго развивалось. Антропософию поддерживали Максимилиан Волошин, его жена Маргарита Сабашникова, Андрей Белый, Михаил Чехов. Все они были активистами антропософии и даже участвовали в постройке Гётеанума. Среди современников — это актеры Михаил Яншин, Ольга Андровская, Сергей Юрский, философы Сергей Прокофьев и Геннадий Бондарев.

— Как вы попали в Дорнах?

— В Москве был такой клуб «Аристотель», который приглашал представители антропософского центра из Швейцарии — педагогов, философов, живописцев. И однажды сюда приехал Зигфрид Фидлер и стал вести занятия. Он ставил перед каждым из нас большой холст и давал удивительные задания: определи себя на холсте, найди центральное для себя место, выбери цвет. Я была красным. — Что вокруг тебя, кто тебя поддерживает? — Ну, наверное, самый близкий мне цвет — бордовый. — А ты можешь жить только в окружении любящих тебя людей? — Нет, я тогда буду очень слаба. Тогда зеленый. — А почему ты висишь в воздухе? Где твоя опора? И он так вёл, вёл… И в конце получалась отличная работа. Но это чисто философская живопись.

При этом он стоял у меня за спиной и смотрел, что я делаю. Меня всегда удивляло, что он стоит именно у меня за спиной — нас ведь было много. В результате он меня выбрал. Сказал, что у меня все хорошо с цветом, но я не знаю об этом. Поэтому, говорит, сделай одолжение — пойди поучись у меня. Только не цвету, а умению отдать. И он вызвал меня в Швейцарию очень смешно: прислал в конверте деньги и приглашение в посольство. Как вообще дошли эти швейцарские франки в обычном конверте? Это было невероятно. А я думала, как мне быть: маленький сын, куда я поеду, язык английский тогда был еще не очень. Почему Швейцария? Почему он думает, что я — гений в цвете? Он сказал: «Помни, что ты — проводник цвета. И если на себе замкнешься, то умрешь в 40 лет». Этим он меня убедил в том, что надо что-то делать.

— Чему, например, вы научились в Швейцарии?

— Например, были упражнения, когда надо было сказать: я могу, я хочу. Мой учитель был философом, но при этом — игроком. Он давал мне удивительные задания. Не отходил от меня, ему было интересно, что я изображаю на холсте. Я уже сама ему говорила: «Иди уже, отдохни, попей чай». Мы к тому времени уже общались по 12 часов. А он: «Ты что, я же потеряю контакт с картиной!» Еще он требовал, чтобы я не боялась говорить «я хочу». Однажды мы 12 часов ехали с ним в горы и ни разу не остановились, чтобы попить или поесть. В конце пути он меня спросил: «Ты ничего не хочешь сказать?» Я ему: «Зигфрид, хорошо бы чего-нибудь бы съесть». А он: «Заметь: в 7 часов утра мы начали путь, сейчас уже 9 вечера, и только сейчас ты сказала впервые «я хочу». Запомни этот день!». С тех пор я умею говорить «я хочу», «мне нужно».

— В кино практически все успешные законодательницы мод изображаются жесткими людьми, жертвующими личным во имя дела. Вы не похожи на акулу. Почему?

— Наверное, вот, в чем дело. В мире моды есть направления, а я вне направлений, поэтому мне нечего делить. Ближе всех мне, пожалуй, Вячеслав Зайцев. Мы с ним близки по ощущению цвета, но находимся в разных весовых категориях. У него своя аудитория, у меня — своя. Нам нечего делить, поэтому у меня нет ни агрессии, ни атаки. И в мою сторону нет никакой атаки. И мне все интересны. Мне интересно, что делает Виктория Андриянова, Оля Полухина, Людмила Мезенцева. Нам нечего делить.

— И никто вам не вставляет палки в колеса?

— Так случается, когда в конкурентной борьбе присутствует кто-нибудь из стервецов. Таким стервецом я могу назвать Коко Шанель. Она — манипулятор такой силы, что второго такого и не найдешь. Она использовала мужчин и женщин. В каждой ситуации она находила себя лидером, даже в фашистском режиме. Хамелеон, который всегда находится на вершине горочки. Но Коко Шанель не тот человек, который свободен и видит горизонт. Есть Эльза Скиапарелли — волшебница и хулиганка, есть Поль Пуаре. Вместе с Коко Шанель они составляли треугольник антагонистов. Точнее, двое были против одной. И эти двое были гораздо более талантливы, на мой взгляд.

— Вы сразу почувствовали свое направление?

— Я долго не осознавала себя художником. Вокруг меня были инженеры. Мама считала, что у меня была шестерка по геометрии и математике. Мне была интересна философия. Но я всегда видела цвет и те интересные вещи, которые с ним происходят. Я перекрасила мамино трюмо в цвет розовой фуксии. И это изменение сразу потянуло к себе все пространство, этот предмет стал центром, полностью изменив место, где стоял. Я видела силу цвета, понимала, как можно зажечь пространство. Как мама может войти в черном платье и красных бусах, и все будут смотреть только на нее.

— Какие игры вам нравятся?

— Театральные! Чем мы развлекаемся в моей студии? Я собираю своих друзей, которые знакомы со мной, но не знакомы друг с другом. Мы пьем немножечко вина, только для куража. А потом я в шляпу бросаю записочки: «ты — начинающая балерина», «ты — балетмейстер», «ты — булочник», «ты — посыльный», «ты — модельер», «ты — модель и весишь 120 килограммов». И потом каждый вытаскивает себе бумажку, ищет пару. Потом мы идем вниз, потому что там у меня много одежды: и антикварной, и всякой. (Чего у меня много, так это одежды). Каждый выбирает себе костюмчик. Или я ему выбираю. Они разыгрывают партию, но самое веселое происходит, когда они в паре меняются ролями.

— Почему Англия — ваша любимая страна?

— Отчасти это страна, где можно почувствовать себя свободной. Мне удалось там немножко поучиться и поработать. Я сразу почувствовала, что меня здесь уважают. Что английский юмор делает меня свободной. Разговаривая с тобой, они автоматически насмехаются и над собой, и над тобой в равной степени. Был такой Денис Смит, с которым я работала. По делам мы ездили на его красном автомобиле. Я ему объясняла, что сама не вожу спортивный автомобиль, потому что боюсь по дороге сбить старушек. И вот как-то мы с чертежами бежим с ним на какой-то объект в Стаффордшире, а дождь льет как из ведра. Автоматически я бегу к автомобилю Дениса с той стороны, где у нас сидит обычно пассажир. Но у них-то там — водитель! Денис кидает мне через этот дождь ключи и орет: «Заводи! Посмотрим на твоих старушек!» Потрясающий непосредственный юмор. Англия для меня веселая и легкая страна, где тебя автоматически принимают, не проверяя на профпригодность. Однажды мне предложили быстро сделать витрину в Лондоне. Я сделала. При этом никто у меня не спросил ни разрешения на работу в Лондоне, ни характеристику с предыдущего места работы.

— У нас такого не может быть?

— У нас очень долго будут взвешивать, смотреть. Если у тебя нет имени, то тебе вообще ничего не дадут совершить до тех пор, пока ты не сделаешь много проектов бесплатно.

— Что бы вы хотели сделать в перспективе?

— У меня очень много желаний, некоторые уже сбываются. Хочу сделать школу или институт цвета. Чтобы там были и философы, и психологи, и историки цвета. Там должны быть дети, которые занимаются освоением цвета. Там должны быть режиссеры, сценографы, модельеры и просто живописцы. Потом мне хочется сделать балет о цвете. Там должны быть не актеры, а просто личности, равные по энергетике Чулпан Хаматовой, Дине Корзун, Марии Ароновой. Такие люди должны быть носителями цвета. Еще хочу дописать книжку и иллюстрировать ее фильмом, потому что цвет не статичен, он движется. Хочу еще сделать целую деревню дизайнеров, в которой все могли бы легко импровизировать. По-моему, жизнь — это прекрасно.