Умереть, уснуть

В театре «Творческая мастерская» прошла премьера спектакля «Вся наша маленькая жизнь». Его поставил режиссер Борис Цейтлин по пьесе, которую Ольга Цейтлин написала, вдохновившись романом Кадзуо Исигуро «Не оставляй меня».

«Вся наша маленькая жизнь» — цитата из «Бури» Шекспира. Просперо говорит Фердинанду о том, что жизнь — это сон, и когда-нибудь мы и все, что нас окружает, весь мир, «растают словно дым». «Мы созданы из вещества такого, / Что наши сны: и сном окружена / Вся наша маленькая жизнь», — эти слова становятся эпиграфом к спектаклю, который режиссер разделил на части, а части — на сны героини.

Жизнь как сон

Сны Кейт (актриса Татьяна Савицкая) ретроспективны. В этих снах — разные моменты детства в «Хейлшеме», странной элитной школе на юге Англии, где они обитают с Рут и Томми, потом — юность на ферме «Коттеджи», мыс в Норфолке, где ветер дует с моря, не позволяя докричаться до Бога. В других снах — безликая атмосфера медицинского центра в Ноттингеме. Ничего фантастического, нереального или сказочного в снах Кейт нет.

Кейт хорошо рисует — тяга к творчеству очень поощряется в пансионате. Рут очень живая, у нее прекрасное воображение. Томми — ранимый мальчик, изгой в группе, на воскресный футбол он надевает чистую рубашку, может заплакать. Никто из них пока не знает, что существование каждого ребенка в «Хейлшеме» строго функционально, потому что он — вспомогательный материал на вырост для продления жизни каких-то других, «настоящих», людей.

Шокирующее известие приносит им мисс Люси (актриса Ирина Старикович). «Вы должны знать, кто вы и что вы», — говорит детям мисс Люси и ужасно мучается от самого этого факта и необходимости его озвучить. После этого признания мисс Люси навсегда исчезнет из «Хейлшема» — единственный акт небольшого бунтарства в происходящем. Возможно, мы ждем драматических или драматургических поворотов сюжета после такого объявления. Но ничего не происходит, ничего не меняется ни в характерах, ни в действиях героев.

Можно верить тому, что после смерти тебе будет сниться длинный сон про твою жизнь (об этом говорит Кейт), но мы-то видим, что ее сон уже начался и что, скорее всего, никакой границы между «здесь» и «там» уже нет. Смерть — постоянный предмет разговора в этом спектакле, только само слово «смерть» никто не произносит. Здесь много эвфемизмов: понятие «смерть» подменяет «завершение», «служение» — это «выемка» (органов), ближе всего стоят слова «творчество» и «душа». Об этом здесь тоже редко говорят вслух.

Настало время в театре поговорить про смерть, и разговор это практически в гамлетовском духе. «Достойно ль смиряться под ударами судьбы иль надо оказать сопротивленье?», «Какие сны в том смертном сне приснятся?» Герои спектакля принимают свою близкую смерть как должное. Никто из них не пытается убежать от судьбы, от необходимости становится жертвой. Нам это может показаться странным, потому что в нашей традиции всё же принято считать героем человека, который сопротивляется, пытается сломать систему, идет против течения. Ничего подобного здесь нет. В какие-то моменты здесь звучат и песня We shall overcome, которая из христианского гимна превратилась в песню протеста, и гимн немецких антифашистов Drum links, zwei, drei, но это остается только фоном происходящего.

Возможно, основа такого глубокого смирения героев связана с философией, присущей другой культуре. Автор истории — японец, выросший в Британии. Первые романы он писал о Японии, собранной в его воображении из книг, рассказов родителей, собственных ощущений. Возможно, вопрос, который мучает Гамлета, можно решить и иначе — смириться под ударами судьбы. И мы видим, что этот выход — тоже путь. (К слову, проблему выбора между свободой и зависимостью, службой, понимаемой как служение, и личной жизнью, вынужден решать и главный герой другого романа Исигуро «Остаток дня». В фильме роль преданного дворецкого сыграл Энтони Хопкинс.)

Для внутренней дискуссии вопросы о том, «кто мы» и «что мы» очень важны. Что нужно сделать, чтобы не быть жертвой? Можно ли перестать быть жертвой, если объяснить себе отсутствие свободы неким благородным служением и особым предназначением? Где находятся границы морали и этики, если речь идет о спасении одних жизней за счет других?

Пространство и время

Спектакль наполнен героями, а пространство для игры совсем маленькое. И без того скромную площадку театра «Творческая мастерская» перегораживают большие экраны. На этих экранах — снимки, цитаты, рисунки, анимация — подтверждения реальности жизни героев. Когда экраны становятся почти прозрачными, нам удается рассмотреть чуть побольше. Ограниченное пространства работает на идею спектакля — ни у одного героя никогда не было личной территории — только во снах.

 

Время в спектакле не линейное, действие наполнено флешбэками, вставками и ремарками. Кейт, на воспоминаниях которой основывается история, — хорошая рассказчица. Татьяна Савицкая аккуратно играет возраст. Вот типичные детские жесты — реакция на несправедливость в отношении Томми, а здесь — интонация как будто бы взрослой уставшей женщины. Основная позиция актрисы — сдержанная нежность, она не раскачивает себя до выражения крупных эмоций, до надрыва, ведет себя скромно, но открыто. Одна из самых трогательных сцен в спектакле — та, где Кейт баюкает подушку под песню Never let me go Джуди Бриджуотер. Нежность Кейт настолько отчаянна, что вызывает сострадание даже у Мадам (ее играет Виктория Федорова). Кейт — противоположность Рут.

Рут играет Евгения Верещагина. Рут обречена уйти первой — это нам показывают в самом начале. Люди в спецодежде со страшными пластиковыми черными мешками, волочащимися по сцене, деловито готовят Рут к ее последней «выемке». Образцом для подражания ей служат экранные герои. Рут почти всегда играет на публику, местами сильно пережимая. Настоящую Рут мы видим в сцене «за стеклом». После того как мисс Люси сказала, что никто из них не поедет в Америку и никогда не будет работать в супермаркете, Рут страстно захотела хотя бы неделю постоять за кассой в магазине. В этой сцене вся компания смотрит на обычный мир людей через стекло, которое мгновенно становится образом, моделью устройства мира: там — они, проживающие свою нормальную жизнь, люди, а здесь — мы и наша маленькая жизнь.

Первое появление на сцене Томми — Никиты Вишневкина — очень эффектно. Он молод, возмущен, задет и обижен. Перевод слов, которые произносит Томми, мы читаем капслоком на экране. Сомневаться, что у этих детей, специально выращиваемых для «изъятий», есть чувства и душа, не приходится. Никита Вишневкин играет молодого человека, которого распирает жажда жизни. Он юный, ему хочется все почувствовать, все успеть до своего «завершения».

Особенность спектакля — хороший ансамбль самой молодой части театра. Мы еще толком не привыкли к ним, присматриваемся с любопытством. Дважды на сцене появляется Гарри (актер Михаил Третьяков), один из воспитанников «Хейлшема». Между выходами проходит вся маленькая жизнь персонажа: от смешного подростка, всегда готового помочь в решении половых проблем, до уставшего человека, принимающего свой уход. Пару влюбленных людей играют Руслан Арифуллин и Виктория Бикетова. У них нет иллюзий в отношении своих перспектив, есть только маленькая надежда на спасение. На самом деле спасение их, возможно, связано не с «отсрочкой», о которой все мечтают, но с неким проводником идеи в бессмертие души (его играет Никита Чернов). Этот персонаж принимает «заказ» и символически осуществляет его, провожая Рут в последний путь.

 

 

Мэтры «ТМ» играют здесь в эпизодах. Режиссер допускает утрирование, иронию в эпизодах уроков и межурочной деятельности в «Хейлшеме». Учительница географии (Галина Дарешкина), называя Норфолк «краем потерь», явно соотносит высказывание со своей жизнью, а педагог по половому воспитанию (Наталья Мирошник) — это пародия, узнаваемый образ училки из анекдотов. Мадам, курирующая пансионат (Виктория Федорова), похожа на Царицу Ночи. Рассказывая воспитанникам о родине, ее горах и лесах, она неожиданно скатывается в знакомую каждому советскому школьнику патриотическую риторику с уходом в народный вокал. Карикатурно выглядит и мисс Эмили, директриса «Хейлшема» (Дмитрий Максимов), которая в минуты сильного волнения переходит на немецкий. Аллюзия с германскими адептами «расовой гигиены», конечно, есть, но намеком, через иронию. Маленькую роль Доктора здесь играет и Юрий Максимов.

 

Хозяева и слуги

Всё действие спектакля сопровождают люди в защитных костюмах. Они деловито инвентаризируют одежду людей, обреченных на донацию: «бюстгальтер — одна штука, трусы женские — одна штука». Иногда они включаются в игру и начинают подыгрывать героям. Они смешно озвучивают лошадей в воображаемой конюшне Рут и создают ветер, дующий с моря, при помощи труб-шлангов. В программке слуги просцениума обозначены как «хозяева» просцениума. Их играют артисты Павел Александровский, Николай Белошицкий, Елена Димитрова, Руслан Колесин, Дмитрий Константинов и другие. Пандемийная жизнь настроила и зрительскую оптику — похожие люди в закрытой защитной одежде, в непроницаемых масках, стали для нас привычным зрелищем. Их появление уже не пугает нас так, как это было еще год или полтора назад.

Хозяева просцениума не обязаны чувствовать. Их практическая механистичность не оставляет шансов на исполнение мечтаний героев и убивает надежду. Кино под названием «Последняя надежда» снято, можно расходиться.

 

Режиссер спектакля сам придумал для него жанр — альтернативная фантастика. Здесь разыгрывается история, которая могла бы случиться, если бы… Конечно, это обманка. Всё уже случилось. Вопрос, который мы можем задать себе, — вечный гамлетовский вопрос.

Возможно, не все режиссерские ходы зритель с осваивает с ходу. Наверняка кто-то смотрит это представление как мелодраму — для этого есть все основания: любовная история, грустная музыка. На мой взгляд, впечатление размывает избыток визуализации на сцене: иллюстрируются и подписываются все ходы, возможно, отвлекая внимание от человека. Некоторые ассоциации сбивают с толку: много разностилевых вещей — от одежды до способов существования на сцене. Вместе с тем спектакль из разных частей, снов, осколков жизни сложился в историю, актуальность которой можно чувствовать в любое время, но в наше, наверное, особенно.