Не очень добрый дядя Вова

Сколько бы денег ты ни потратил, вместо услуги или в нагрузку к ней ты всегда получишь три-четыре этажа отборнейшего русского фольклора. Русский сервис он такой — с характером, с харизмой и другими словами на букву «х».

Довелось летом ехать в сторону Великой Губы. Ни разу не была в Заонежье, вот и воспользовалась приглашением хороших людей. От Медгоры, говорят, садись на автобус – и три часа тряски по колдовыбоинам с естественным массажем рабочих зон офисного служащего – все включено в тариф. У маленького киоска автовокзала в Медвежьегорске теснота, суматоха, слева раки вареные и мороженое, справа собаки спят в пустых клумбах. А между ними суровые лица усталых селян. Выглядывают свои направления, тяжелые сумки со снедью поставили прямо на заплеванный асфальт. А, плевать. Лишь бы не держать больше эту тяжесть.

Вдруг из-за прямоугольничков с чужими названиями выпячивается моя Великая Губа. Радостно трясу свои встроенные тяжести к автобусу, суюсь туда, раскачав устрашающий зад тяжеловеса, пружиню от асфальта к первой ступени. Взошла, дышу, как подобает запыхавшейся толстухе, грозно и предсмертно. На постаменте у руля восседает величественный толстяк, скромно инкрустированный усами. Сбоку от него на первом пассажирско-кондукторском месте существо поскромнее в объемах и совсем не утеплено растительностью в области лица. Оба нервно реагируют на мое восхождение. Толстяк наливается румянцем, его щечки-яблочки начинают созревать и вот-вот готовы посыпаться вниз, как переспелый урожай.

— Выйди, выйди отсюда!

Ошарашено изучаю нервного рулевого, даже одышка улеглась, затерялась в переполненном декольте.
— Но это же автобус на Великую Губу?

— И что?! Иди, гуляй. Много вас тут. Еще 15 минут. Давай, давай!

Отпружиниваю вниз. Моя маленькая победа над ступенькой ушла в небытие, никем не замеченная. Выжидаю 15 минут вместе с усталым своим народом Заонежья. И тут толстяк начинает запускать по одному. Я занимаю первое место за его надежной спиной и начинаю разглядывать декор. Сначала не понимаю, что это красно-белое убранство мне напоминает. А потом меня осеняет – так это же празднично убранный гроб. Мне становится весело. Изнутри гроба я еще не путешествовала.

А водитель верен себе и однажды выбранному стилю – люли прилетают всем и каждому, народ как будто не удивляется и даже не огрызается.

Трогаемся с места. Езда плавная, плавленная, как сырок «Янтарь». Тащимся не больше 30 км в час. Дядя бережет свой гробик. Среди лесных тропинок, вдали от начальников, шеф останавливает свой саркофаг и впускает внутрь колоритных нелегальных персонажей в стиле Кустурицы. Они что-то ему передают, продают, дарят – пора ягодная, мятые мешки истекают лесными соками. Шеф матерится. Но как-то не зло. В ближнем селе на остановке в гроб на колесиках запархивает легкая улыбчивая бабушка, если брать живой вес, так пол-бабушки. Она тоже ставит пакет на пол, чтобы достать кошелек и расплатиться. Мешок начинает, как в триллере, в самый неподходящий момент сочиться свежей ягодной кровью. Водила обругивает бабушку-мотылька от седины до тапочек, та неловко подымает с пола пакет, с которого просто проливается кровавый дождь. Ищет в другой сумке газету, закутывает кровавые дары, садится, притихшая, в первый ряд напротив меня. Страсти? Да нет, для гробового убранства вполне гробовые детали и гробовое молчание. Я так понимаю, водитель у местных в большом почете. И держит он все Заонежье.
Когда спустя два с половиной часа я приземляюсь на великогубский пыльный перекресток, меня встречает Оля Осипова, директор Дома культуры. Я жалуюсь ей на водителя. Она улыбается:

— А, это наш дядя Вова. Он такой. Если ему что-то не понравится, он и посреди леса может высадить. Если у тебя тыща, обматерит, если у тебя мелочь, обматерит. Если настроение у него не то, он может проехать мимо остановки, не остановиться. На него столько жалоб уже писали – бесполезно. Работать некому. Вот весь район и держит в страхе.

Моя командировка в Великой Губе пронеслась лихо. Время ехать назад. В 7 утра стою на остановке. Карикатурный молодой гопник плюет семечки на дальность, сидя на скамейке во глубине остановки, пытается попасть сразу на проезжую часть. Опытным путем доказано — шелуха от семок легкая, поэтому дальше гопниковских штанов она долетает редко. За этой нехитрой физкультурой ждем автобус. Только бы не гробик, только бы не дядя Вова. И холодею, одновременно наблюдая знакомые устрашающие очертания в лобовом стекле угадываемого ПАЗика и припоминая, что у меня в кошельке злосчастная тысяча. Все, высадит, не посадив. Дрожу от предвкушения скандала, часть дрожания заземлена в остановочный комплекс. Гопник сделал последний плевок, как отрезал, будто бросил резкую фразу перед тем, как захлопнуть дверь.

Автобус проехал вглубь села, чтобы сделать круг у неизменного мемориала. Почему-то во всех наших селах это единственный стрит-арт, только Могила неизвестного солдата или  уже мало для кого что-то значащая фраза «Никто не забыт, ничто не забыто». И забыто, и забыт. Это видно по усохшим венкам и облупленным носам воинов-освободителей. Ждем дяди Вовин гробик со стороны мемориала. Настроения похоронные. Сумка тянет вниз плечи и голову. Я готова унижаться перед всевластным толстяком, лишь бы взял на борт.

Но что за чудо?! Издалека, подобно сотням бубенцов, проносится от центра красивый, не знаю породы, железный конь. Пижонски тормозит у остановки, а из окна, как глашатай свободы, раздается  прекрасный зрелый баритон:

— Возьму до Медгоры.

Откуда и прыть взялась. Будто и не было всех этих ста кг, навьюченных на кости. Запрыгнула одна из первых. Еще трое уместились на заднем сиденье. И мы тронулись в путь. Пока выруливали, к остановке подкрался регулярный рейс «Веселый гроб», и обреченные на дядю Вову люди покатили по своим невеселым делам.

А я ехала с комфортом и размышляла: нет, никогда у нас в стране не будет скучно, если мы выжили, несмотря на то, что по рабочим местам нас развозит празднично украшенный гроб, в котором царствует не очень добрый дядя Вова.