Журналист «Республики» вспоминает свой первый рабочий день в профессии. А он был насыщенным: встреча со стаей волков, командировка в психиатрическую больницу и знакомство с финским скульптором-футурологом.
Недавно наткнулся в Интернете на сообщение: гражданин Германии незаконно перешел финляндско-российскую границу и попросил у нас политического убежища. До того в убежище ему отказал ряд стран, в том числе и Финляндия. Возбудили дело по статье «незаконный переход границы». Однако вскоре выяснилось, что сажать нарушителя нельзя: экспертиза установила, что немецкий перебежчик хронически болен на голову. По решению суда «политэмигранта» отправят на принудительное психиатрическое лечение.
И тут живо вспомнилось былое. Вспомнилась чем-то похожая горькая судьба, которой довелось коснуться в самом начале профессиональной журналистской деятельности, ровно 19 лет назад…
Итак, 1 декабря 1995 года. Первый официальный день работы молодого начинающего 39-летнего корреспондента в газете «Карелия». И первая командировка, причем по моей инициативе, да еще и в соседнюю Ленинградскую область.
Интересную тему подкинул по старой дружбе знакомый чекист, мой товарищ по универу Эйнар Петрович Лайдинен, известный исследователь истории финской разведки, к сожалению, ныне покойный.
«Серега! Дело в следующем. В газетах Финляндии пишут, что в психбольнице в Александро-Свирском монастыре якобы 35 лет томится финский «узник совести». Некто Яло Хейккинен, родился в СССР, потом в Финляндии жил, опять к нам перебежал. Человек явно больной, какой там узник. Но комитет по освобождению создали. В общем, не съездил бы ты, не разобрался, что там за граф Монте-Кристо?»
Сюжет понравился. Еду. На автовокзале в Олонце выяснилось: автобусы на Лодейное Поле ходят всего дважды в неделю. Спасибо гаишникам: тормознули корреспонденту правительственной газеты попутку. От отворота на поселок Свирское чапаю пешочком по морозцу, осталось семь верст, и все лесом. Вот оно, начало новой интересной работы, новой жизни. Нет, правильно говорят: в сорок лет жизнь только начинается!…
И тут за поворотом у замерзшего болотца вижу первых героев моего репортажа — серых, хвостатых и зубастых. Четверо волков, чего-то такое догрызающих на снегу, подняли морды и неприветливо уставились. Не убегают — видят, что человек без ружья. В мозгу проносятся спасительные сведения о том, что случаи нападения волков на человека крайне редки. А может, сегодня как раз настал тот редкий случай? Во, блин, попал на семейную трапезу! А как же жизнь, любовь, профессия, карьера?
К моему счастью, встреча представителя вида Нomo sapiens с представителями вида Kanis lupus длилась недолго. Сзади зашумел мотор старенького «Москвича», волки быстро растворились в заснеженном ельнике, а меня подобрала чета местных пенсионеров. «Да, — посочувствовали мне мои ангелы-хранители, — совсем обнаглели хищники, стрелять их некому… По улицам бегают, собак из поселка каждый день таскают… Узник совести? Не слыхали. Да там в больнице кого только нет — и Наполеоны, и Кутузовы….»
Вот она, наконец, Старая Слобода поселка, где высится над озером громада бывшего Свято-Троицкого Александро-Свирского мужского монастыря, в советские времена казармы, тюрьмы и, наконец, психиатрической лечебницы. Что ж, частенько святым обителям приходится давать приют людям военным, осужденным и на главу скорбным. Несмотря на разорение, обшарпанность и неухоженность лихих десятилетий, твердыня православия смотрится не жалко, а скорбно-величественно, как живущий в изгнании, нищете и забвении старый монарх.
К этой обители в нашей семье особое отношение. Сто лет назад моя прабабка Ефимия Николаевна совершила сюда пешее паломничество за 200 верст, надеясь вымолить у мощей Александра Свирского ребенка. После возвращения домой, казалось бы, безнадежная «неродиха» произвела на свет двух мальчиков и двух девочек.
Меня по договоренности приняла завотделением больницы Агния Герасимовна. Она не слишком приветлива, и ее можно понять: журналисты просто достали. Недавно вот голландский корреспондент из корпункта в Москве визитировал, за ним финское телевидение побывало.
«Приедут, больной к ним бежит, радуется, они ему сувениры и подарки дарят, расспрашивают, освобождение обещают, возвращение в Финляндию. А потом уедут, а тот, бедняга, сидит, страдает, руки себе крутит».
Я знакомлю хозяйку кабинета с материалами финской прессы в защиту «свирского узника», «заключенного советской психиатрической тюрьмы». Агния Герасимовна слушает с профессиональным спокойствием, только на том месте, где автор живописует о температуре в палатах ниже нуля, с иронией в голосе предлагает мне снять куртку — в помещении горячие батареи.
Потом, тяжело вздохнув, достает и раскрывает пухлое медицинское дело за № 3374, заведенное 26 ноября 1969 года на Хейккинена Яло Эмильевича 1926 года рождения: «Хотите знать правду? Ну, теперь послушайте и вы…»
Отечеством для Яло Хейккинена, как и для Пушкина, было Царское Село — в трех километрах он него лежит его ингерманландская деревня Соболево. Осенью 1941 года семью выгнали из дома немецкие артиллеристы, а на огороде поставили дальнобойное орудие для стрельбы по блокадному Ленинграду. Зиму перебедовали в землянках. Весной немцы отправили всех ингерманландцев через Таллин в Финляндию, к соплеменникам. Началась трудная жизнь в чужой стране. Домой после войны Яло не репатриировался — говорили, Советы сразу пошлют в Сибирь. Работал на хлебозаводе в Турку, потом подался в богатую Швецию, трудился на металлургическом заводе в Евле, на фабрике в Норрчепинге. Там и заболел.
Мне вспомнилось из «Гамлета»:
— Так как же он сошел с ума? На какой почве?
— Как это на какой? На нашей, на датской!
Агния Герасимовна подчеркивает: и в Швеции, и в Финляндии Хейккинен находился под надзором психиатров и опекой благотворительных организаций. Когда он в стремлении на родину (на языке психиатрии «будучи одержим бредовой идеей») перешел в 1959 году границу СССР под Светлогорском, он был уже тяжело и хронически болен. Советским судом был приговорен к принудительному лечению, 10 лет содержался в психбольницах на Пряжке и имени Кащенко, прежде чем его смогли перевести в учреждение общего профиля в Свирском.
«Хочу подчеркнуть — ни Финляндия, ни Швеция не выразили тогда желания принять обратно больного тяжелой формой шизофрении, причем не имеющего гражданства. Вот сейчас его вернуть требуют. Родственники объявились. Мы Яло силой не удерживаем. Но, видимо, это все должно решаться на международном уровне… Здесь необходимо помнить главное. Бывает, что мы в зависимости от показаний выписываем больных к родным. Но в семье за ними необходим специальный уход. Иначе больные возвращаются к нам, как правило, в очень плохом состоянии».
По заверениям врача, больница для Яло — не тюрьма, а дом. Режим здесь свободный — таких, как он, спокойных пациентов выпускают на прогулки, за грибами-ягодами, на заготовку дров, на «вольные работы» и всякие халтуры для местных жителей.
Здесь, в Свирском, у Хейккинена прорезался талант скульптора. Он ваял из местного известняка, правда, сюжет был однообразен — бюст пожилого лысоватого мужчины — творил мастер исключительно автопортреты. При этом свой талант он в буквальном смысле зарывал в землю: десятки, если не сотни его творений и по сей день лежат на разной глубине у стен монастыря.
Парочку бюстов, правда, Агния Герасимовна конфисковала и поставила к себе в шкаф — кстати, они напомнили мне массово растиражированного в 60-е годы «великого кормчего» председателя Мао.
Хорошую одежду больному Хейккинену «на выход» уже не дают — спрячет туда же, в землю, и не скажет куда. Видимо, эта же судьба постигла и присланный ему из Финляндии двоюродным братом хороший спортивный костюм из секонд-хенда. Поэтому в отведенную ему мастерскую и «в город» персонал его вынужден отправлять в просто нищенских обносках.
Как с сожалением отметила Агния Герасимовна, пациент вообще очень неряшлив: «В баню Яло удается загнать только под угрозой запрета выхода. И это необходимо знать тем, кто готов взять его под опеку».
Врач разрешила мне коротко повидаться с больным в его мастерской. В провожатые мне отрядили молодого мужика из допившихся до «белки» алкоголиков (о чем он сам мне сообщил с ноткой некоторого морального превосходства над прочими «психами»).
Мастерская Яло Хейккинена находилась в старом неотапливаемом заброшенном подъезде монастырской кельи. Мой герой принял меня приветливо, но фамилию гостя старательно записал в свой «журнал» — потрепанную тетрадь, испещренную непонятными иероглифами.
На фото в «Хельсингин Саномат», где он был в финском спортивном костюме, не походил. Выглядел старик ужасно, был неопрятно, даже грязно одет. Вокруг валялся всякий хлам, который он стаскивал сюда, как Плюшкин. Говорил медленно, с сильным финским акцентом, иногда замолкал, что-то вспоминая. Охотно рассказывал о военном детстве, о жизни в Финляндии, Швеции, о тамошних психиатрических клиниках.
«Да, я болел. Пил, курил, вот и заболел. Но сейчас я здоров. Время лечит… Как здесь живется? Нормально. Питание приличное, в палате тепло, персонал заботится. Чего бы я хотел? — взгляд его вдруг устремился вдаль, куда-то на северо-запад. — Есть у меня мечта — в Финляндию вернуться. К брату поехать. Мой отец оттуда в Россию приехал в 1920 году, у него остался брат, после него остались дети. И вот двоюродный брат нашелся, даже приезжал сюда. Потом была весточка, будто умер, но недавно человек приезжал, сказал, что жив. Не знаю, что и думать…»
Напоследок я не удержался и спросил про скульптуры. Зачем зарывает?
Потухший взор моего собеседника оживился.
«А вы знаете, в древности была цивилизация этрусков? Ее ведь только по находкам археологов открыли. Вот пройдут тысячи лет, наша цивилизация тоже погибнет, и археологи раскопают мои работы. По ним будут о нашем времени судить…»
Пожав на прощанье его сильную руку каменотеса, я пошел на последний автобус, размышляя о судьбах цивилизации. Интересно, какие гипотезы возникнут у археологов будущего относительно творчества Яло Эмильевича? Первый рабочий день завершался. За спиной в неверном свете фонарей мрачно высилась в ожидании лучших дней поруганная твердыня православия, последний приют скорбных главою.
Вместо эпилога
Яло Хейккинен в 1997 году уехал к двоюродному брату в финский город Кухмо. Дальнейшая его судьба мне неизвестна, однако надеюсь, что несчастный старик дожил жизнь в уюте и в заботе.
В том же году психиатрическую больницу перевели в Лодейное Поле, а Александро-Свирский монастырь возвращен православной церкви. Обитель вновь населили монахи, которые начали продолжающуюся по сей день работу по реставрации «Северной Лавры», 500-летней жемчужины русского монастырского зодчества.
Автор этих строк проработал корреспондентом «Карелии» еще 12 лет и сотрудничает с этим изданием по сей день.
Сетевое издание
RSS Лента