«Хроники Лихолетова»

В новом выпуске «Абзаца» — страшная повесть. Антон Яблоков написал ее уже давно, лет десять назад, однако публиковать не решался. Повесть достаточно большая, поэтому представляем вниманию читателей отрывки. Действие происходит в наши дни где-то на юге России, в сельскохозяйственном районе, который вырвался в передовые благодаря выращиванию конопли. Лет 60 назад, кстати, конопля была распространенной сельскохозяйственной культурой, использовалась в производстве масла, веревок и прочего. Так что ничего особенного в этом вроде нет: возродили традиционное производство…

Отрывки из повести

Гроза пережгла напряжение последних дней. Алевтина Андреевна, мать взрослого сына и жена престарелого председателя, впавшего в полный и окончательный маразм, спешно — как большинство лихолетовских женщин в этот момент — снимала с веревки белье, совсем не к месту припомнив такую примету, что, если у женщины дождь застанет на дворе белье, — значит, ей изменяет муж. Она даже усмехнулась и обронила на траву мужнины полосатые трусы. Леонид Лукич по советской привычке до сих пор носил семейные ситцевые подштанники и белые майки хэбэ. Иное белье на мужчинах Алевтина Андреевна видела только в кино, но думала, что это просто кино, в котором все гораздо красивее, чем в жизни.

Само слово «жизнь» ассоциировалось у нее с вечным принуждением и молчаливым согласием делать то, чего вовсе не хочется. «Это жизнь!»  — говорил в свое время ее отец, глава соседнего района, определяя юную Алю в жены своему другу Леониду Рыбакову, который уже тогда казался ей очень старым. Но — нужно было скрыть Алину беременность, случившуюся в результате бурного романа с шофером «Скорой помощи», прощелыгой, похожим на Джонни Деппа… После этого любовь стало синонимом слов «позор», «бесчестье», «грязь» и пр., которые с таким пафосом умел произносить Алин отец: как она, будущий врач, могла связаться с каким-то шоферюгой? Брак казался единственным спасением. Через полгода на свет появился  Виктор Леонидович Рыбаков. К чести для Леонида Лукича, он ни разу не обмолвился, что Витька — не его сын, и ни одна живая душе во всем Лихолетове даже не подозревала об этом.

Самым сложным в течение многих лет было видеть своего мужа голым. Он, к тому же, сильно потел и любил разгуливать по дому с обнаженным торсом, резинка спортивных штанов подпирала его обширный водянистый живот, затекавший на бока и даже немного на спину. Иногда в жару он выходил в одних спортивках к калитке, к почтовому ящику, здоровался с прохожими, и Алевтине Андреевне казалось, что все вокруг думают только об одном: как же она может с ним спать. Однажды она случайно подслушала разговор стоматолога с акушеркой, что неужели наша Аля не могла найти кого-то себе под пару. Ладно, не другого мужа, так просто хахаля, баба-то видная… Они шептались и хихикали втихаря.

Алевтина Андреевна руководила поселковой амбулаторией, находившейся за рекой, и, после того, как Виктор уехал учиться в город, смысл ее существования сосредоточился на ремонте старого здания, приобретении нового оборудования, лекарств и пр. Иногда она задумывалась над тем, что ведь по сути так быть не должно, что ремонт здания — это еще не есть жизнь. Это просто ремонт, и все. Ну а в чем же вообще заключается чистое существование, если исключить из него медицинское оборудование, истории болезней, расписание уколов и пр. Может быть, в стирке белья и домашнем консервировании? В кройке и шитье? В воспитании ребенка? Вот в этом последнем, похоже, что да. Но ведь это уже закончилось. И что осталось ей, кроме ремонта здания и графика прививок? Вот, предположим, что ее не станет, и кто-то другой будет точно так же ремонтировать кровлю и составлять этот график. Значит, ремонты и графики — это вовсе не она, это сами по себе ремонты и графики. А что тогда она — сама по себе, безотносительно к амбулатории, к домашнему хозяйству и своему мужу?

До работы было минут пятнадцать ходьбы через отстойники, потом желтой дорогой к мосту.  Всякий раз за время пути туфельки ее покрывались пылью, а осенью и весной приходилось ходить в резиновых сапогах. И почему-то именно это обстоятельство заставляло Алевтину Андреевну думать, что как ни старайся, нельзя пройти по жизни без того, чтоб не замараться, потому что жизнь по природе своей такая. Грязная. Сколько ни отчищай, а только выйдешь за порог — и вот пожалуйста… И все вокруг смиренно принимают это обстоятельство и не думают что-то изменить. И никто в поселке не обращает внимания на грязную обувь.

Однажды по весне, едва кончился первый в этом году проливной дождь, Алевтина Андреевна возвращалась с работы домой, и под ногами хлюпала жирная черная жижа. Туфли на ней были старенькие, поэтому ничего страшного… В районе моста, еще на том берегу реки, сзади раздался звук мотора. Она загодя отошла на обочину, но мотор притих, и вот сзади к ней тихо подкатило черное чудовище гигантских размеров. Джип остановился на метр впереди нее, Алевтина Андреевна замерла от ужаса, но — через несколько секунд  перед ней возник сам полковник Антипов и просто сказал: «Садитесь, подвезу. Грязно после дождя». Слова прозвучали как приказ, поэтому она не смогла ослушаться. Полковник распахнул перед ней заднюю дверцу, и Алевтина Андреевна нырнула в капсулу инобытия, вырезанную из реальности. Ничего другого ей не оставалось. В капсуле были черные кожаные сиденья, приглушенная музыка и пахло почему-то хвоей. Полковник тоже уселся на заднее сиденье, рядом с ней. Оказавшись в полуопрокинутой позе, она ощутила себя совсем беспомощной, и в некоторый момент ей даже почудилось, что она уже никогда не вернется в прежнюю жизнь.

— Подвезти вас до дому, Алевтина Андреевна? — учтиво спросил Полковник.

Она вздрогнула, не ожидая, что Полковнику известно ее имя, но ответила коротко: «Д-да».

— Трогай, — велел он водителю, заросшему густой черной шерстью до самого носа.

Потом он некоторое время молчал, глядя прямо перед собой.  Алевтина Андреевна ощущала его ровное бесстрастное дыхание — и это было единственное впечатление опасной близости, потому что она боялась даже скосить глаза в его сторону.

Наконец Полковник сказал:

— Может, вас что-то беспокоит? Какие-то особые просьбы к начальству, Алевтина Андреевна? — он слегка улыбнулся, невзначай коснувшись ее ладони. Пальцы мгновенно прошило током, и она отдернула руку.

— Впрочем, ваш муж — тоже начальник, — Полковник  произнес с небольшой ехидцей в голосе. — И все-таки, может быть, я способен на что-то, чего не может ваш муж?

— Инсулин для диабетиков, — Алевтина Андреевна на выдохе произнесла то, что действительно занимало ее мысли целый день. — Сильно подорожал, а для них он жизненно необходим…

Полковник рассмеялся:

— Никогда не знаешь заранее, чем можешь осчастливить красивую женщину.

Алевтина Андреевна вздрогнула. Ей уже давно никто не напоминал, что она — красивая женщина.

Антипов высадил ее у самого дома и пообещал помочь с инсулином. Дня через два в амбулаторию действительно доставили инсулин, правда, хватило его ненадолго. А там опять продолжилось бессмысленное выбивание квот на лекарства и борьба с протекающей кровлей. И больше ничего не случилось.

Ливень хлестал без передышки, вкривь и вкось. Можно было заняться глажкой, белье было как раз в том едва влажном состоянии, когда ткань высыхает под подошвой утюга, и все складочки держатся. Но не хотелось тратить свое драгоценное одиночество на домашнюю работу, которую можно было сделать вечером.

Ей захотелось принять душ — быстро освежиться, смыть с себя остатки предгрозовой духоты и одновременно, хотя бы на полчаса, отгородиться от привычного мира, в котором она обслуживала нужды и прихоти Леонида Лукича, большого младенца, любившего чистые простыни, пирожки с яблочным повидлом, свежие рубашки и прочие приятные мелочи, связанные с ней. Но ведь пирожками с повидлом и глажкой белья мог заниматься кто угодно другой, значит, и это все имело к Алевтине Андреевне лишь косвенное отношение. Ну а сама она, статная сильная женщина с золотистой кожей и копной волнистых волос — кому была нужна, и кто знал ее такой?..

Теплые струи с силой ударили в плечи, рухнули вниз, обволакивая ее целиком. Она закрыла глаза… и в этот момент вдруг вспомнила, что забыла купить сметану. Сметана требовалась для борща, потому что Леонид Лукич ел только со сметаной, потом, сметана нужны была для творога, который она с утра взяла на рынке. Ну, надо же! Творог взяла, а сметану забыла. Покачав головой, Алевтина Андреевна зачем-то повторила еще раз: творог взяла, а сметану забыла. Потом попробовала отогнать от себя эту мысль, потому что довольно глупо думать о сметане под душем. Леонид Лукич вернется из города только к вечеру, к этому времени можно будет купить сметану в магазине у автобусной остановки… Однако настроение упало. Она приглушила душ, и тут же ей показалось, что в дверь настойчиво звонят. Виктор? Если это он, можно будет попросить его сгонять за сметаной.

Алевтина Андреевна пошла открывать, накинув только китайский халат с цветами сакуры. На пороге стоял Полковник. Они были одного роста, и острые, стальные глаза Полковника уперлись прямо в ее лицо. Коротко спросив: «Вы одна?», он прошел внутрь, чуть даже подвинув ее, и ей показалось, что Полковник знал, что она одна. Однако на всякий случай она сказала:

— Леонид Лукич уехал в город до вечера.

— Я знаю, —  ответил Полковник. — Я не к нему.

Это означало, что пришел к ней, но она побоялась сформулировать это даже в уме.

— Я… — она растерянно развела руками, порываясь извиниться за то, что только что из душа.

Полковник на удивление быстро отреагировал правильно:

—  Терпеть не могу расфуфыренных женщин. Не стесняйтесь.

Она начала сбивчиво рассказывать про инсулин, насколько вовремя подоспели эти ампулы… Полковник жестом остановил ее, сам прошел в гостиную и уселся за стол, закинув ногу на ногу. Потом зачем-то достал из кармана деревянные четки (весь поселок знал, что он не расстается  с ними) и некоторое время молча теребил бусины, глядя перед собой. Алевтина Андреевна внезапно услышала, какая за окном тишина.

— Гроза кончилась? — невольно вырвалось у нее.

— Да. Так же резко, как и началась, — ответил Полковник, по-прежнему глядя перед собой. — Все истинное начинается и кончается внезапно. Хотя очень долго созревает подспудно…

Похоже, он хотел еще что-то сказать, но замолчал на полуфразе.

— Вы набожный человек? — спросила Алевтина Андреевна, чтобы прервать молчание, да и еще ей было любопытно узнать про эти четки.

— Ни в коем случае, — отрезал Полковник. — Эта штука хорошо успокаивает нервы, не зря ж ее люди придумали… Разрешите, я еще некоторое время вот так посижу? — подняв глаза, он посмотрел прямо на Алевтину Андреевну.

— Пожалуйста, — она уселась напротив него, положив локти на стол. И ей вдруг показалось, что это уже было когда-то. Даже не однажды, а много раз они с Полковником вот сидели друг против друга.

— Давно не бывал в домашней обстановке. Это именно то, чего мне недостает.

Она не нашла, что ответить. Полковник, теребя четки, смотрел сквозь нее и будто что-то говорил про себя, чуть шевеля губами. Наконец  произнес:

— А вот вы знаете, чего вам недостает?

Алевтина Андреевна знала, но ответила совсем наоборот:

— У меня все есть.

Так обычно отвечали все в поселке, почитая это за счастье.

— Неправда, — сказал Полковник. — Вы другого сорта. И вам не хватает одной мелочи. Впрочем, сперва я бы хотел поговорить о деле.

Алевтина Андреевна вздрогнула. Какое дело у Полковника могло быть к ней, кроме… ее самой?

— Мои люди  нехорошо поступили с вашим сыном.

— Что? — привстав, переспросила Алевтина Андреевна.

— Нет, не беспокойтесь, он жив-здоров. Просто охранники у меня идиоты.

— Что случилось? — Алевтина Андреевна не слышала ответа Полковника.

— Да ничего, поехал ваш сын своей дорогой. Точнее, теперь пошел. Я, собственно, хотел извиниться за своих людей. Ваш сын не заслужил такого обращения. Он журналист?

— Да. В «Курьере» работает.

— Наверняка на подхвате, — Полковник опять смотрел сквозь нее. — Любят у нас молодежь задвинуть, чтоб не выдергивалась. У вас есть его статьи?

И вновь в голосе Полковника прозвучали приказные нотки.

—  Есть, — почти по-военному ответила Алевтина Андреевна. — Только не самые последние.

—  Разрешите посмотреть?

— Конечно, я принесу, — она суетливо соображала, что же лучше показать Полковнику и как вообще относиться к его просьбе.

— Я пройду с вами, — Полковник резко встал, с шумом отодвинув стул. Хочу заодно посмотреть ваш дом.

Алевтина Андреевна покорно двинулась вперед длинным коридором,  который заканчивался лестницей, ведущей в подвал. По обе стороны коридора дверные проемы открывались в комнаты и кладовки. Полковник следовал за ней, и она чувствовала спиной его взгляд — так, как будто ей в затылок упиралось дуло пистолета.

— Стойте! — внезапно скомандовал Полковник.

Алевтина Андреевна вздрогнула и остановилась.

— Здесь у вас что? — Полковник остановился возле двери, приоткрытой в затемненную комнату: в нее плохо проникал свет из-за плотных штор.

— Кабинет моего мужа, — ответила Алевтина Андреевна.

— Неплохо устроился Леонид Лукич, — усмехнулся Полковник и грубовато скомандовал: — Дальше.

Шагов через десять он вновь велел остановиться и с подозрением указал на лестницу, ведущую в подвал:

— А вон там у вас что?

— Там кладовка. Повидло всякое, банки с огурцами, — Алевтина Андреевна как будто оправдывалась, не совсем понимая, что происходит и чего от нее на самом деле хочет Полковник.

— Ясно, — он кивнул и указал на еще одну дверь. — А вот там что?

— Комната Виктора. Я вам, кстати, сейчас газету найду…

Почти на цыпочках она зашла в маленькую комнатку, по-прежнему ощущая спиной острый взгляд Полковника. Там у окна стоял старый письменный стол, а в нижнем ящике были газеты со статьями Виктора. Она сама вырезала их — все это время, когда его не было, — и складывала аккуратной стопочкой, полагая, что Виктору будет приятно.

— Минуточку… — у нее дрожали пальцы. Она вынула пачку газетных вырезок, некоторые успели уже пожелтеть. — Вот все, что есть. Это только из «Курьера», а ведь Виктор пишет еще в «Молодежку»…

Забив словами волнение, она перевела дух. Полковник не глядя выдернул из стопки несколько листков и, сложив их вчетверо, сунул в нагрудный карман.

— Это все я верну Виктору лично. Вместе с велосипедом, так и передайте.

— С каким велосипедом? — спросила Алевтина Андреевна.

— А, я же не объяснил. Впрочем, наверняка сам расскажет. Просто передайте, что это возмещение морального вреда и  все такое… Пошли дальше!

Алевтина Андреевна подумала, зачем же идти дальше, если — вот, Полковник уже взял газету, но спросить вслух не решилась, Дальше по коридору, уже возле самой лестницы, была еще одна комната — спальня, почти целиком занятая широкой кроватью под красным китайским покрывалом с драконами. Полковник, не спросясь, по-хозяйски нырнул в нее и с явной насмешкой произнес:

— Вы на этой кровати с Лукичом спите?

— Да.

— Как вы можете с ним спать?

И в этот момент Алевтине Андреевне почему-то показалось, что Леонид Лукич умер. Она вздрогнула.

— Леонид Лукич…

Наперекор своей фантазии она хотела ответить, что Леонид Лукич — очень хороший человек. Однако Полковник, не позволив даже взять дыхания, стиснул ее в объятиях — крепко, как пассатижи сжимают гайку, и впился губами ей в рот. «Что же это?» — подумала Алевтина Андреевна, прекрасно понимая — что. Отстранившись от него, вслух тихо произнесла:

— Товарищ Полковник, не нужно. Товарищ Полковник…

— Мужа обманывать не хочешь? — в глазах Полковника мелькнули яркие недобрые искры. — Так ведь он не узнает.

У него изменился голос. Не то что стал хрипловатым, просто это был голос совсем другого человека. Ноздри его трепетали, как у хищного зверя, почуявшего добычу. И вот только теперь Алевтина Андреевна по-настоящему испугалась. Хотя сейчас могло случиться только то, к чему все и шло с той самой встречи на мосту по весне.

Толкнув Алевтину Андреевну в грудь, Полковник уронил ее на кровать. Она слабо вскрикнула. Полковник, издав короткий смешок, рывком упал на нее, как на противника. Она пролепетала:

— Нет, нет, товарищ Полковник, я…

— Ты  красивая баба, — рыкнул Полковник. — А спишь с этим старпером. Я-то знаю, чего тебе недостает.

Он почти вдавил Алевтину Андреевну в постель.

— Или я не прав? Тогда ты дура. Ты  во-он какая. Сама в теле, а старику досталась…

Он как будто мстил ей за что-то, и она не почувствовала ничего, кроме громадного унижения.

Полковник отвалился от нее довольно скоро и вскочил на ноги резко, как по тревоге.  По-деловому застегивая штаны, он сказал прежним своим спокойным голосом:

— Передайте вашему сыну, уважаемая Алевтина Андреевна, что я жду его завтра ровно в шестнадцать часов. Охрану я предупрежу.

Она попыталась встать, но Полковник жестом остановил ее:

— Отдыхайте. Я сам дорогу найду.

***

 «Суки! Суки! Суки!» — Виктор в досаде грыз ручку от невозможности доверить бумаге то, что произошло. Ему впервые действительно не хватало слов, кроме вот этого: «Суки!». Нет, на самом деле  существовало еще множество других ругательств, но казалось так, что эти идиоты недостойны даже обычных бранных слов. С виду здоровенные детины с квадратными кулаками, твердолобые, скуластые мордовороты Полковника. А по сути — трусливые подлые псы. Виктор в который раз прокручивал в уме происшествие — яркое по своей глупости, нелепости даже. Да за кого они его принимают!..

Впрочем, сам дурак. То, что Васька наркоман, это и ежу понятно. Достаточно в масляные глазки его заглянуть. Наркоманы вообще агрессивны, вспыхивают, как спичка, только тронь. Знал же Виктор это, давно знал, и все равно угораздило допытываться про эти полковничьи деньги, которые девчонки добывают в поле. Надо было смолчать, проглотить свое возмущение, так нет, полез на рожон: вот как растет ВВП, вот почему на въезде вооруженный охранник! В общем, Васька схватил секатор, а дальше… Дальше даже вспоминать стыдно. Марийка камнем повисла на братце, кричала: «Тикай скорей!», жалко вообще девчонку, хорошая вроде, правда, ничего не понимает, что творится кругом. Ну, не тикал, конечно, а просто быстро вышел, плотно притворив за собой дверь. Велик взял, покатил домой…

Виктор перевел дух и вновь взялся за блокнот. «Кажется, одного из охраны звали Серега, а второго Вован. Впрочем, Серега этого второго еще Щуром назвал. Кликуха, видно, такая, и впрямь на крысу похож». Виктор пытался отстраниться, писать как бы со стороны, но — все еще кипел внутри.  «Не знаю, что им конкретно ударило в башку, только на повороте они остановили меня… Я сперва подумал, мало ли, чего там этим ребятам нужно, тормознул. А они: «Давай права на управление транспортным средством». Я даже пальцем у виска повертел, вы чё, мол? Это ж просто старый велосипед. А они: ничего не знаем, товарищ Полковник распорядился… — Чем он распорядился? Вот этим? Ну и загребущие руки у вашего Полковника… Я рассмеялся и давай выступать про права трудящихся, покажите мне это распоряжение Полковника. Вован взвился: я тебя сейчас покажу распоряжение…»

Перечитав написанное, Виктор поморщился. Какой-то глупый подростковый треп. Впрочем, само происшествие не лучше. Двое мордоворотов ни с того ни с сего отобрали у него старый велосипед. Угораздило еще прикрыться папашиным именем:

— Я Виктор  Рыбаков! — выдергивался он. — Леонида Лукича сын!

— Председателя гребаного самоуправления? — кривился Серега. — Да мы его в гробу видали.

Второй, по кличке Щур, уточнил:

— Мы полковнику Антипову подчиняемся, он нам велел за порядком следить.

— А на каком основании полковник Антипов мирным населением командует? — ерепенился Виктор. — Вы сперва свои удостоверения предъявите, что вы действительно охранники, а не бандиты.

Тогда Серегу перекосило, рожа его налилась пунцом, и он, брызнув слюной, рыкнул:

—  Это кому тут удостоверение предъявить? Тебе?  — заломав Виктору руку, он напоследок дал ему пинка и, взгромоздившись квадратной задницей на хлипкий велик, покатил вперед. Щур пустился следом.

Ну, и что теперь делать? Возмущаться, требовать вернуть незаконно конфискованный транспорт? То-то будет позорище. А смолчать, проглотить обиду? Дело ведь не в велосипеде. В принципе, наверное, в попрании элементарных прав… Виктор хмыкнул: о каких правах можно рассуждать в поселке Лихолетово, где  жизнь по существу поставлена с ног на голову, и черное называется белым?

Непонятно только одно: Полковник намеренно обманывает всех, в том числе и Правительство, замазывая сбыт и распространение наркоты процентами легального плана, показателями роста, трудового порыва и пр., или же большое вранье начинается в высших эшелонах власти и спускается по вертикали вниз, где в отдельном поселке Лихолетово сидит маленький конопляный царек, который только исполняет чье-то предписание? А может, есть и какая-то третья комбинация, которая ему ни за что не придет в голову, потому что не поднаторел Виктор Рыбаков в интригах государственного масштаба… Нет, в любом случае: тот же самый главный редактор газеты «Курьер» — он-то по крайней мере искренне уверен в росте ВПП за счет простого возрождения веревочного промысла? Или Лысый сознательно врет, обманывая читающие массы? Где проходит водораздел между теми, кто врет, и теми, кто наивно верит в это вранье?

Конопля. Cannabis. От нее рано или поздно у всех едет крыша. А если еще скотину подкармливать коноплей… Виктор невольно хохотнул. Веселое же получается молоко! Он вспомнил блаженных рабочих на проходной завода  с пластиковыми бутылками, в которых плескался вожделенный напиток, пьяную корову, попавшуюся ему навстречу, и внезапно понял: легкий кайф каждого дня постепенно… нет, довольно быстро перестраивает центры удовольствия населения целого поселка, и это самое население испытывает бесконечное счастье и радостные переживания в общем-то от ничего, от самого факта своего существования. Конопля — это новые дороги, детские сады и зарплаты бюджетников в масштабах целого государства. Да. Но еще — кучка счастливых идиотов, которых продукт собственного производства заставляет верить в правильность избранного пути и богоизбранности товарища Полковника.

Мама вернулась из магазина с банкой сепараторной сметаны. Виктор с подозрением покосился на продукт и сказал, что  в городе привык к майонезу, тем более борщ для него недостаточно острый, так что его лучше с майонезом есть… Мама поставила банку на стол. Села, устало опустив руки, и спросила, пристально глядя на него:

— Что же такое с тобой случилось?

— Да ерунда, брось, — отмахнулся Виктор и вдруг сообразил: неужели об этом известно всему поселку? Во позорище-то! — Ты откуда знаешь?!

— Полковник приходил извиняться.

— Чего-о?

— Сказал, что там-то с охранниками… Я места себе не находила. Выбежала в магазин, думала, вдруг ты попадешься навстречу, просто не могла ждать. А потом загадала: домой вернусь, а там ты сидишь, — в голосе ее сквозануло скрытое рыдание.

— Да мама, брось. Ну что со мной может случиться? — Виктор обнял ее за плечи, притянул к себе. — Охранники велосипед отобрали. Идиоты, ну.

— Он тоже так сказал, что охранники идиоты. И что еще он ждет тебя завтра ровно в четыре.

— Полковник меня ждет? Зачем?

— Велосипед вернуть.

— Да пошел он! — Виктор взвился. — Еще чего не хватало.

Мама поднялась с табуретки, поправила платье, взяла со стола сметану, чтобы поставить ее в холодильник, но, как будто вспомнив что-то, тихо произнесла:

— Сынок, тебе лучше к нему сходить, — и опять Виктор заметил этот странный пристальный взгляд…

— Это еще почему?

— Иван Собашников пропал, — мама так и стояла посреди кухни с банкой сметаны. — Мне только что в магазине сказали…

— Какой еще Собашников? При чем тут вообще… — Виктор окончательно запутался.

— Уже три дня как пропал, — мама говорила надтреснутым дрожащим голосом. — Дурачок наш. То есть, он на голову был немного того, вот и приставал ко всем, что, мол, веревочный цех травит воду в  пруду, рыба перевелась…

— Ну и что? За экологию выступал человек, а вы… Нет, какая вообще связь? И почему я из-за этого должен идти к Полковнику?

— Потому что Полковник никому не прощает.

— Что не прощает? Может, мне у него еще извинения просить?

— Я просто ему обещала, что ты придешь, — ответила мама. — Вот и все.

— А зачем ты ему за меня обещала? Мама! Я что, школьник? Я сам за себя уже решать не могу?

В досаде съездив по косяку рукой, Виктор вышел вон.

После грозы воздух был ярок, озон пощипывал ноздри, как пузырьки кока-колы. Вразрез празднику природы Виктор подумал, что он тут всего-то второй день, а уже успел поссориться с большинством старых и новых знакомых, причем из-за какой-то ерунды, и дело тут, наверное, в обычном непонимании. Ему стало немного стыдно за утрешний эпизод с Гришкой: обидел простого парня ни за что. Если разобраться, баян — последняя настоящая вещь, которая у Гришки осталась. Баян не врет, отвечает соответственно умению музыканта. А Гришка музыкант, что ни говори, и, может, он инстинктивно хватается за последние нотки правды на фоне всеобщей фальши…