Под взором реформатора

Ольга Чикина. Фото из личного архива автора

Маме

В неизменном и суетном мире
Переменчиво может быть так,
Что однажды и в тёплой квартире
Поселяется холод и мрак.

Ранки детства, коленки в ушибах
По ночам не дают засыпать.
А деревья, что были большими,
Вмиг теряют волшебную стать.

Поселковой дороги ухабы
Чётко помнят родные следы,
Но всё больше крестов за оградой
И всё реже живые цветы…

Влюбленная осень

Лучами солнца в гроздьях винограда,
Качая паутинки на ветру,
Приходит осень пестрым листопадом,
Не доверяя вновь календарю.

Пройдя дождем по сонным тротуарам,
Присядет тихо в парке на скамье,
Влюбленная в мелодию гитары
Печального бродяги-шансонье.

 У осени…

У осени на блажь свои права:
Ступая вслед за летним днем погожим,
Приходят листопадов кружева,
Невольно душу прошлым растревожив.

В запущенном, растерянном саду
Головки хризантем печаль сжигают,
И тонут в проплывающем дыму
Букеты отгоревших самураев.

Окрасив охрой ветви тополям,
Закатным солнцем окропляя клены,
В чуть слышном наступлении дождя
Сентябрь в последний раз целует кроны.

Сариола

Белокрыл огромной птицей
Невод кинул пеленою –
Сетью тонкой, серебристой
Над могучею водою,
Жемчуг сыпал над волнами
В белоснежные пределы,
Ледяными берегами
Заковал просторы Эна[1].

Сариола[2] шепчет речи.
Заклинания старухи
Колдовские топят печи,
Укрывая землю пухом.
Под мохнатыми снегами
Засыпают исполины
Ели, сосны-великаны
Прогибают тяжко спины.

В усыпальнице смиренной,
Покрывалом погребальным,
Долгожители-дольмены
Солнце прячут в недрах скальных.

Ночью пазори[3] сияньем
Первородной благодати
В зёрнах истины и тайны
Ставят вещий знак печати.

Ты спишь

Я смотрю на тебя, и большего счастья мне не надо!
Такого обычного, земного, когда ты рядом!
Твои белые сны – корабли где-то, чуть выше небосвода,
А я вдыхаю тебя, приступ моей несвободы.
В твоих снах яркое солнце, светло-синий дом и смех ребенка,
Улетающий в небо змей и  жёлтых цветов столько…
В этих радужных снах нет ничего, что было в твоем прошлом.

Спи…

А я твои сны
собираю в свои
ладошки.

Под взором реформатора

Былая слава словно мишура…
Застыл во хляби стрелок дух столичный,
Безмолвным кажется и безразличным
Под взором реформатора Петра.
Раскинулся тут современный град,
Но целых три столетия назад…

Сюда к Онежским шхерам, в топь болот,
В разгар междоусобиц, что не ново,
Пришли искать «монеты водяного»
Литейщик, статный граф и царский взвод.
Сдалась природа в скорбный час нужды,
И застучали звонко топоры.

Росла средь елей крепость-слобода
Невольного крестьянина-карела.
Как огниво, ночь чёрная горела
В бессонных муках тяжкого труда.
Бывало, что мужик роптал, кипел,
Но знал тогда кнут кожу грубых тел.

С заводов, Голиковки, Ключевой,
По Осударевой нытьём и катом
Петрозаводск нарёкся младшим братом
Великому творенью над Невой!
И обращён Петра, как прежде взор
На необъятный северный простор.

[1] Эна – на языке лопарей «большое», так они говорили об Онежском озере.
[2] Сариола – таинственная северная страна в эпосе «Калевала».
[3] Пазори –  полярное сияние.