Мы едем, едем, едем…

Две старушки, одинаковые до морщинок, клевали золотыми носиками в воротники. Одна из них изредка открывала серые, как мерзлая земля, глаза, смотрела удивленно и протяжно и снова погружалась в дрему.

Было душно.

Несмотря на апрель, зимние рамы еще не сняли, и апрельское солнце пропитало вагонный воздух духотой.

Мухи, проснувшиеся, ошалевшие от солнца и пыли, бились между стекол, высыхая живьем.

Люди, сидевшие на солнечной стороне, завесили окна плащами и куртками, подложили под себя шапки и шарфы. Печки, что под сиденьями, тоже еще не выключили. Когда электричка набирала ходу, сиденья нагревались так, что на них можно было печь яйца. Чем и увлеклись два мальчугана, сидевшие в соседнем купе от старушек.

Старшему – лет шесть-семь. Он-то и заведовал всей стряпней. Младший же – трех- четырехлетний цыганенок, высунув язычок, восторженно наблюдал за хлопотами своего серьезного товарища.

Никто им не мешал, даже не обращал на них внимания, кроме толстой бабы, сидевшей напротив ребят. На бабе был серый пуховый платок и коричневое зимнее пальто с поднятым воротником.

На появление высокого худого дяди ребята никак не отреагировали, только старший сделал еще более серьезное лицо. Лоб и переносицу его покрыли мелкие морщинки, словно мальчик собрался чихнуть. Баба же вся повернулась к вошедшему, и тому захотелось пойти поискать другое место, до того глупое и угнетенное было у нее лицо.

Других мест не было. Простоять почти час – это, конечно, можно. Но уж больно утомительно. И дядя решил остаться.

Баба кивнула рябым лицом и чуть шевельнула губами – поздоровалась.

Дядя тоже кивнул своим лицом – поздоровался.

— Готово, – сказал мальчик постарше и принялся катать из ладошки в ладошку яйцо, дуя на него. – Это тебе, – протянул он свой деликатес дяде, – это Борьке, это мне.

— А мне? — надула губы баба.

— Эх, Тонька, – крякнула одна из пробудившихся старушек, – не наелась дома?

-Да я так, — протянула обиженно баба. — Вы уж сразу. Мальчей я люблю. Особенно Саньку с Борькой.

У бабы повлажнели глаза.

— Значит, тебя Санькой звать?- спросил дядя у мальчика.

— Ага. Санька Сяськин. А он – Борька. Брат. А ты?

— А я – дядя Андрей.

— А чего ты яичко не ешь?

Действительно, яичко.

— Да уж больно маленькое.

Борька весь вымазался яичницей.

— Голубиное. Это они в Вишере насобирали, по чердакам, – вмешалась Тонька. — Промышляют. Я-то их знаю. Сироты они.

— Сироты? А где ж вы живете?

— А много живем, — махнул рукой Санька.

— Как это – много?

— А много, — махнул Санька рукой в окошко. – От Вишеры до Окуловки живем.

— А родились вы где?

— А там же. От Вишеры до Окуловки.

— А не много ли – до Окуловки?

— Многовато, – согласно кивнул Санька и вдохновенно прижался носом к стеклу. За пыльными двойными рамами была – от Вишеры до Окуловки – родина. Родина!

Тоня расстегнула жаркое пальто, освободила от платка подбородок.

— Ездят вот в липестричках. Подкидыши. – Тоня вся подалась вперед к Андрею, глаз ее заговорщицки заморгал. – В ентернат не иду, а если кто спрашивает, так бабуси, – Тоня кивнула на старушек, – говорят, мол, иххие.

Тонин шепот развеселил маленького Борьку. Мальчонка засмеялся и потянулся ручонками к старушкам:

— Няки, няки.

— Да, – закивала Тоня, – бабы няни.

— Мы едем, едем, едем в липестричке, – вдруг продекламировал Санька, – в далекие края…

— У-у! Да ты, никак, стишки сочиняешь!

Платок у Тони съехал на ухо.

— Баба Тоня, баба Тоня, – начал Санька, – ты дура, – закончил он.

— У-у! Складно, – хлопнула в ладоши Тоня.

Санька встал на скамейке.

— Баба Тоня, баба Тоня дралась с дядей Грисею. Баба Тоня, баба Тоня…

Тут Санька вскочил на тонины колени, пнул ее сердито в живот и проорал в самый ее хохочущий рот:

— Дууура лысяяа!

— Ах-ха-ха, – запрокинула Тонька голову. Платок совершенно слез с головы на плечо, обнажив конопатую лысину.

— Дуля лися, – повторил Борька.

— Ща как баздану, – замахнулся на Тонино глупое лицо Санька.

В этот момент вагон сильно тряхнуло. Заскрипели тормоза. Со скамеек посыпались кутули и люди, с полок – чемоданы и мешки.

Андрея огрело какой-то корзиной.

Когда он очнулся, электричка еще стояла.

«Лежу», – подумал Андрей, глядя в потолок. Потом медленно повернул голову. На скамейке напротив сидел Санька и болтал ногами.

— А об тебя все яички разбились, – вот так вот болтая ногами весело сказал он. – Тебя теперь долго мыть надо.

— Да? А я думал, что это кровь, – усмехнулся Андрей, поднимаясь и глядя на залитый яичными дребезгами пол. Поставил на него ноги и брезгливо поджал пальцы. – А кто с меня ботинки снял? И носки?

Санька пожал плечиками, подошедший Борька – тоже. Их ангельские личики светились состраданием и любопытством.

Вагон дернуло. Поехали.

— Э! Пацаны! Где ботинки? – заволновался Андрей. Метнулся к окну, потом к мальчишкам – босиком по скользкому от битых яиц полу.

— Басики, – зажмурился Борька.

— Не тронь брата! – Санька вскочил на ноги, размахнулся широко и открыто и, надо же, врезал дяде прямо в глаз.

— Что ж ты к детям-то привязался?- загомонили уже не золотоносые старушки. – Сироты же.

— Пьяный что ль?

— Босиком. Кто его яйцами-то измазал? Ха-ха.

Два мужичка, делившие в соседнем купе просыпавшуюся семенную картошку и уже чуть было не подравшиеся из-за нее, оставили свое дело.

— Эй, коренек, – потянул Андрея за рукав один из них.

— В городе приключений мало? – поддержал другой.

Андрей и ответить-то ничего не успел, как жуткий крик оглушил вагон:

— Не троньте маво! А-ааа!

Тоня – огромная, могучая – всей своей тушей в расстегнутом пальто врезалась в мужиков, разметала их. Схватила Андрея поперек груди и потащила в тамбур. Андрей пытался за что-нибудь уцепиться – за скамейки, за чьи-то локти, за двери. Но все было бесполезно. Происшедшее случилось так резко и с такой силой, что придти в себя Андрей смог только на свежем воздухе сидя на пятой точке и глядя вслед удаляющейся электричке.

— Фу, вырвались! – счастливо сообщила Тоня.

Андрей ошарашено посмотрел на свою спасительницу.

— Куда вырвались? Мне на Мсту надо!

Крик у него получился какой-то визгливый и жалкий. Еще бы! Вот блин! Паспорт в куртке, что осталась висеть на гвоздике, без денег, без ботинок, весь в яйцах, с фингалом под глазом, да еще с какой-то дурой посреди всей этой, как ее? – от Вишеры до Окуловки?– родины. Тьфу ты!

Куда теперь? На чем? Зачем? Картошку сажать? Какая, на фиг, картошка!

Андрей выполз на железнодорожное полотно и пошлепал босиком по теплым шпалам обратно в Вишеру.

— Ешли кто пристанет, скажи, мол, с Тонькой живешь! – услышал он за спиной и прибавил шагу.

Через несколько дней, посадив все-таки свою фигову картошку, Андрей возвращался в Питер.

В Малой Вишере предстояла пересадка, и времени между электричками было достаточно, чтобы зайти в милицию узнать, не нашелся ли паспорт и вещи. Да бог с ними, с вещами. Нужно было еще заглянуть к тетушке сказать спасибо за резиновые сапоги и деньги.

— Ага! Попался! – детские руки обвили его шею.

Андрей испуганно оглянулся через плечо и стукнулся лбом с… Санькой!

— Мы с Борькой тебя по всем липестричкам искали. Ты где был?

Андрей быстро перетащил Саньку через спинку сиденья и завалил к себе на колени. Думал, ща я тебе покажу, кто кому попался, но Санька так звонко гоготал, что Андрей растерялся.

— А давай еще! – заливаясь смехом прокричал Санька и полез обратно Андрею за спину.

— Нет уж хватит. Скажи лучше, где мои вещи?

— А у бабок они.

— А бабки где?

— Там, – махнул Санька рукой. – И Борька. А я писать ходил. Мне нравится на скорости из тамбура поливать. А у бабок твоя ксива с фоткой.

Бабки с Борькой сидели в следующем вагоне. Уставились на Андрея с укоризной, мол, что мы тебе – камера хранения? Полезли в сумку, достали сначала желтую лимонину и отдали Саньке:

— Почисти липисину.

Потом вытянули бандеролинку, завернутую в носовой платок и вручили ее Андрею:

— Платок назад верни. А весчи твои в Окуловке, в сарае. Мы тебе не почта. Ксиву хотели властям сдать, для розыску. Больше не теряйся. Навязался нам на голову. Приехали. Сяська уже, – И бабки заспешили собираться.

Андрей сел на скамейку и развернул платок. Паспорт! Стал глупо разглядывать свою фотографию. Заглянул за обложку и нашел там свои пятнадцать рублей.

— Что ж ты с Тонькой-то сделал? Приехала девка вся зареванная. – Старушка махнула рукой. – А она за тобой как за контуженным ухаживала — обувку сняла, что б тебе легче лежать было.

— Хочешь липисину? – спросил Санька.

— А? – открыл рот Андрей и сморщился от кислятины.

— Ну пока! – крикнул уже из тамбура Санька. – В окошко помаши. Там Тонька.

Андрей машинально повернулся к окну. Рядом с надписью «ст. Сяська» стояла толстая баба в сером пуховом платке и коричневом пальто. К ней подбежал Санька и показал пальцем на Андрея. Тоня заволновалась, что-то закричала. Подошли старушки с Борькой. По губам было видно, как Санька спросил малыша: «Хочешь липисину?» — и сунул в Борькин открытый рот желтую дольку лимона.

Электричка тронулась. Станция поплыла мимо. Тоня всполошилась, побежала рядом с вагоном, размахивая руками.

Андрей улыбнулся и послал ей воздушный поцелуй.