«Мой дядя самых честных правил…» Часть 2

«Маленький, невесомый подросток появился на одесском перроне. Но его ждут. Фанечка с букетиком. Они теперь семья. Надолго, на всю оставшуюся жизнь. А это лет на сорок». Читайте продолжение биографического рассказа Григория Фукса о дяде-фронтовике Рувине.

Начало рассказа читайте здесь.

Находка

Конечно, у Заступника скорость выбора вариантов не чета даже нынешним компьютерам. Надо не просто подобрать объект, но и отыскать пути сближения. Горы легче сдвинуть, пустыни обводнить, чем соединить несоединимое.

Мамочка, вероятно, случайно вспомнила свою школьную подружку Фанечку Клигман. Этого Заступнику оказалось достаточно. В войну та работала в Арктике радисткой у Папанина. Снята с ним на фото. Никогда не была замужем. Вернулась после войны в Одессу. Главное, имела жилье – комнатенку в коммуналке. Внешность Заступник не рассматривал. Лишь бы человек оказался устойчивый. Он вертел-крутил, как её свести с Рувином. Почти придумал. Долго ли с его возможностями? Занимаясь Фаней, упустил из виду, что наша семья уехала из Одессы в Сухуми к папе, где он служил в политучилище. «Вот хреновина, — мог чертыхнуться Заступник, – надо что-то делать. Время не терпит. Рувину с его болячками сибирский мороз не полезен».

И тут Заступник находит в биографии Фанечки активное пристрастие к путешествиям. Остальное — дело техники. Он предлагает ей турмаршрут по Абхазии на Клухорский перевал. Все рассчитано по минутам, сантиметрам. В тот момент, когда Фанечка с группой идет на местную турбазу, ей навстречу из проходной военного городка выходим я и папа. Я, конечно, Фаню не знаю. Но она знакома с папой, а он с ней. Они узнают друг друга, столкнувшись лицом к лицу. Какая встреча. Круг замкнулся. Фаня спешит на турбазу, но оставляет одесский адрес. А дальше все как по нотам. Конечно, не сразу, но в правильном направлении. Тем более Фаня, когда-то еще до войны, мельком, но видела Рувина. Рувин пишет Фане. Фаня отвечает Рувину. Все, что надо, оговорено. Без прилагательных и восклицательных знаков. Рувин укладывает свой скарб в,  может быть, тот же вещмешок, с которым покидал Одессу и, не оглядываясь, покидает Красноярск. Семь суток до Москвы. Так медленно ползет поезд. Еще двое до Одессы. Он наконец дома, почти через десять лет. Маленький, невесомый подросток появился на одесском перроне. Но его ждут. Фанечка с букетиком. Они теперь семья. Надолго, на всю оставшуюся жизнь. А это лет на сорок. Но об этом отдельно подробнее.

Почти по Гоголю

Заступник глянул на его семейное гнездышко и махнул по другим адресам, где его не звали и не ждали. А мой дядя впервые оказался дома да еще с Фанечкой, и не в заводской общаге с Василем или Петром. Он не верил такому повороту жизни и боялся, что все пойдет по-старому и Фанечка исчезнет. Шли дни, недели, месяцы. Наконец, он поверил, что все на самом деле и не собирается пропасть. Его руки не сидели без дела, и все время за что-то брались. У одинокой Фанечки раньше многое барахлило: болталось, скрипело, не держалось. Дядя все привел в порядок и даже усовершенствовал. Он впервые питался не в столовой, а по-домашнему, отмечая немыслимую разницу. У него появилась своя чашка, тарелка, ложка. Он предпочитал алюминиевую, привычка брала свое. А вилкой не пользовался, ложкой управлялся со вторым.

О еде особый разговор. Думаю, питаясь в общепите, мой дядя с его желудком скоро бы сошел с дистанции. Хотя Фанечка, естественно, умела готовить и первое, и второе, и сладкое. Но дядя тщательно, как все, за что он брался, занимался готовкой сам. Предварительно он изучил увесистую книгу диетолога профессора Ботвинника о вкусной и здоровой пище. Там имелось много рецептов на все случаи жизни при разных нарушениях здоровья. Мой дядя уловил для себя главное: еда должна быть прежде всего хорошо проварена и максимально обезвожена, что уменьшает нагрузку на сердце и желудок. Как старый рационализатор, он выработал особую технологию варки и ассортимент блюд. Никакого мяса, бульонов, острого, кислого, соленого, сладкого, мучного. Как можно больше овощей и изделий из творога и фруктов. Овощи, разумеется, в отварном виде. Из них дядя готовил борщ. Он достоин отдельного описания.

Во-первых, на одесском привозе дядя подобрал вместительную кастрюлю литров на пять-шесть. Туда закладывались ошпаренные: капуста, свекла, зелень до верха. Все это ставилось на медленный огонь и варилось, вернее, тушилось часов пять-шесть, пока не превращалось в овощную кашу, почти обезвоженную и легкоперевариваемую. Такой кастрюли хватало на неделю. Борщ дядя ел не один. Убедил Фанечку, что он и ей полезен. Никакой сметаны не добавляли. Борщ заменил и первое, и второе. На третье был густой компот или ошпаренные крутым кипятком фрукты. Меня всем этим угощали. Вкуса они не имели никакого, но зато и вреда тоже. Исключение дядя делал по осени только для арбузов. Их не ошпаривали кипятком, а ели как все люди. Их покупала Фанечка, сколько могла донести, закатывала под кровать, откуда их доставали, как с бахчи, до Нового года. Не знаю, сам ли дядя сделал для арбузов исключение или все же вычитал у Ботвинника, что в меру они не вредны, а корка защищает от микробов. На завтрак дядя готовил творожную бабку. Он её запекал в духовке, начиняя финиками. Бабка занимала противень и её хватало надолго. Чай дядя не пил. Только компот из переваренных фруктов. Фанечка вместе с ним. Еще готовилась гречневая кашица-размазня и кабачковые оладушки.

Фанечка была главной добытчицей, надежным снабженцем. Творог привозили к открытию магазина. Он был всегда дефицитом. Магазин открывался в восемь. Фанечка становилась у двери к шести. Зато всегда была первой. Творог годился только пачечный, и его уходило на бабку много – пачек восемь. Слава богу, что бабки хватало на неделю. Фанечка делала запас на случай перебоя с творогом. Прятала пачки в морозильник.

На рынок ходила тоже сама. Рувин всегда интересовался у нее, что почем. Она занижала цену до довоенной. Когда соседи у дома говорили о стоимости покупки, Рувин получал удовольствие. Его Фанечка всегда покупала дешевле. Она и нас предупреждала, когда мы гостили у них в Одессе, чтоб называли те же цены за сливы, абрикосы, вишни, чтоб не расстраивать Рувина. Мы платили раза в два дороже, как и она сама.

Перед войной, видимо, он зарабатывал неплохо, но призрак юношеской бедности всегда маячил рядом.

На выход у него имелся черный китель и рубашка в полоску, брюки-висюльки. Как-то он с Фанечкой провожал нас в порт, откуда мы отправлялись в круиз. Он хотел подняться с нами на теплоход. А его не пустили. Так и остался у сходен. Видом не вышел мой дядя-ветеран. Конечно, можно было пошуметь, вызвать вахтенного, напомнить о дядином фронтовом прошлом. Но дядя не захотел, не разрешил сотрясать воздух. С причала поглядывал на шикарный лайнер.

О войне ему напоминали раны. Он не любил её вспоминать. Никогда от него не слышал слов вроде: «Мы победили. Мы спасли Европу. Если бы не мы…». Такими категориями он не мыслил. Не пристраивался к победным колоннам. Не помню, дали ли ему медаль «За оборону Одессы», но за «Победу над фашистской Германией» точно была. Я её видел в ящике комода. Но никогда на лацкане его пиджака. Даже в праздничные дни. Почему – не знаю. А спрашивать не решался. Никогда не носил нашивку о тяжелом ранении.

Когда к тридцатилетию Победы участников войны стали отмечать орденом «Отечественной войны», мой брат Саша, приехав в Одессу, поинтересовался, получил ли Рувин эту высокую награду. Оказалось, что нет. Да и не знал о таком факте. Брат пошел в военкомат выяснять причину. Оказалось все проще таблицы умножения. Ордена вручали по алфавиту. Пока очередь дошла до буквы «М». А дядина фамилия начиналась на «Х» — Хандовский. Ждать и ждать неизвестно сколько. Саша возмутился, напомнив, что дяде без двух лет семьдесят, а орден надо бы вручать с учетом возраста. Не знаю,  подействовали ли на чиновников слова брата, но, думаю, помогло удостоверение оператора Центрального телевидения. Через пару недель дяде вручили почетный орден. Вы думаете, он его пришпилил на пиджак? Полюбовался и уложил в ящик комода, рядом с медалью за Победу. Может быть, потому что дядя имел всего один пиджак и не хотел красоваться наградами по будням.

Тимуровцы или кто-то вроде них Рувина не навещали. На пионерские сборы его не звали рассказать о победоносной войне. Я его как-то спросил, почему. Других же  зовут, как почетные реликвии, чтоб увидели вживую, а не на экране ТВ или кино. Задали вопросы, какие детям подскажут, дотронулись до наград. Дядя, как он умел, хитро щурился и отвечал вопросом на вопрос: «Что им расскажу? Что я знаю про ту войну? Вылез из окопа и попал под мину. Отвоевался за пять минут». Скромных был правил мой дядя.

Кстати, рядовых солдат не сильно жаловали. Если приглашали на юбилеи из других городов, то селили по школам-интернатам по несколько человек в комнатке. А комсостав распределяли по гостиницам. Наградами рядовых тоже не баловали. Те слишком быстро выбывали из строя. Да награждали по старинке командиры, а не сами солдаты Георгиевскими крестами, как в царской армии.

Дядя не умел и не любил козырять военным прошлым и своим увечьем. Как-то я решил использовать его «корочки», покупая железнодорожный билет. Летом это была вечная проблема. Для участников ВОВ отдельная касса. Тогда их еще оставалось немало. У кассы длинный хвост – часа на три. Стоят немолодые, но крепкие ветераны. Дядя рядом стоял как жертва Бухенвальда. Они выстроились на одесском солнышке, а он не может. Все участники, все как положено. Только позабыли у этой кассы сделать приписку: ветеранам-инвалидам особая льгота – вне этой очереди. Никому не пришло в голову пропустить дядю вперед. Так он и отстоял несколько часов, пока не добрались до заветного окошка.

Жили они с Фанечкой в её старой комнатушке. Оба инвалиды и ветераны войны. Чему удивляться, многие тогда так жили. У страны-победительницы имелись другие приоритеты, сверхзадачи, чем забота о вчерашних чудом уцелевших солдатах.

Дом поставили на ремонт, а дядю с Фанечкой переселили в аварийный фонд – фактически общежитие с общей кухней. Как тут сварить любимый борщ или испечь творожную «бабку»? Пошел насмарку налаженный порядок. Возникает законный вопрос, стоял ли дядя в очереди на жилье? В очереди Рувин числился. Да как-то медленно она двигалась. Не так лихо, как немцы к Волге. Фанечка в исполком наведывалась, но её успокаивали: «Ждите». То, что дяде за пятьдесят и живет он на голодной диете, ничего не значило.

Как-то, приехав позагорать на одесском солнышке, я устыдился своего эгоизма и уговорил дядю сходить со мной в горисполком. Дядя тщательно выбрился, надел самое праздничное и единственное и поплелся за мной к начальству. А дальше все, как я описал в своей повести «Чужие годы» при визите почти слепого лейтенанта Недопетова в исполком по квартирному вопросу. Дяде, естественно, посочувствовали. Порадовались, что у него целы руки, ноги и со зрением порядок. Был бы слепой – тогда другое дело. Для них особая очередь – ускоренная. Услыхали обычное: «Ждите».

И пошли мы с дядей восвояси, как у Некрасова, «солнцем палимы». Дядя не возмущался, не собирался жаловаться. У него не было на это сил и привычки.

Но силы имелись у его Заступника. Даже он ускорить очередь не мог, чтоб решить квартирный вопрос и стабильную готовку борща. Тоже, как и дядя, никогда не проявлял эмоций. Он просчитывал  решения, учитывая обстоятельства действительности. Заступник тут же отыскал законный вариант качественного решения жилищной проблемы. Вычислил нужного человечка и свел с ним Фанечку. Скромная работница собеса, старая знакомая Фанечки, повстречала её, будем считать случайно, на какой-то одесской улице и, услышав про их жилищные мытарства, растолковала, как быть. Оказывается, по существующим правилам, Фанечка, страдающая закрытой формой туберкулеза, имела право на отдельную от Рувина комнату. Такой совет дорого стоил. Конечно, пришлось похлопотать. Но буквально через полгода, а не вечность, Фанечка получила ордер, да не на «однушку», а двухкомнатную квартиру с раздельными комнатами в новом микрорайоне недалеко от моря. Кто знает Одессу, могу уточнить, в районе пляжной Лузановки.

Для дяди и Фанечки наступила райская жизнь. Кто бы им помог, не будь Заступника. На своей кухне снова часами тушился борщ, а в духовке выпекалась «бабка» с финиками. У них появилась, можно сказать, собственная усадьба в сравнении с тем, что было. Дядя мог свободно разгуливать в махровом халате и разношенных галошах на босу ногу. У него развился артрит. В комнате, где они спали, Рувин устроил мастерскую, улучшая домашний быт. Телевизором управлял, не вставая с кровати, изготовив специальный пульт. До того, как они появились в продаже. Экран телевизора сделал голубым не в образном, а прямом смысле слова. Установил перед экраном соответствующую целлофановую прокладку. Был доволен своей придумкой. Дядя вообще был выдумщик. Если на кухне появлялись тараканы, он их не травил химически, а просто напросто вымораживал. Дожидался холодов и открывал на ночь на кухне окно. Сказал мне, что где-то вычитал, что эти насекомые в отличие от клопов, которые ничего не боятся, погибают от холода. Тараканы действительно исчезали, но весной появлялись снова.

Дядя тщательно следил за новыми лекарствами для своих болячек. Оказываясь ежегодно в госпитале, знакомил своих врачей с новинками фармакологии, советуя их ему прописывать. Врачи к дядиным советам прислушивались. Так он говорил.

Хотя сердце у дяди барахлило, он старался не отсиживаться дома, а любил выезжать в центр прогуляться по любимым улицам. Заходил в магазины, приценивался. Но ничего не покупал. Каждый грамм для него был проблемой. Да и не мужское дело совершать покупки. Для этого была Фанечка. Довоенная жизнь так складывалась у дяди, что он не имел своего жилья, не обзавелся семьей. Но был очень добр и привязчив. Всю свою нежность и заботу отдавал детям сестрички, т.е. нам, его племянникам. Радовался каждому приезду и, прощаясь, так впивался губами, будто расставался навсегда. Мы ему уделяли внимание. Брали на пляж прокатиться на лодке. Ему это нравилось. Да забраться в лодку было проблемой. Я или брат брали его, как ребенка, на руки и вносили в лодку.

Несмотря на хвори, дядя обожал путешествовать. Еще из Красноярска приехал к нам в Ленинград. Пожил недели две, любуясь невскими красотами. Но время то было послевоенное, где-то год пятидесятый, и соседи на него «накапали» в райотдел МВД. Даже заступничество папы, гвардии майора, орденоносца, не возымело действия. Инвалиду войны было предписано в двадцать четыре часа покинуть Ленинград. Такая была система. И Заступник проморгал, не успел вмешаться. Хотя, по мелочам, не встревал.

Зато он позаботился о главном. Знал, что Фанечка уйдет из жизни первой, и сделал все как надо самым лучшим образом.

Представляя реальность тогдашней жизни, он не мог допустить, чтобы оставшись один, дядя снова попал в дом инвалидов. Практически, дом изгоев. С вечной пьянкой брошенных стариков, грязью, малочисленным персоналом и питанием, как в казарме, без учета характера заболеваний. Заступник действовал заблаговременно, не дожидаясь ухода Фанечки. Максимально упростил решение, с учетом возможностей и характера дяди. В его же подъезде он поселил надежную женщину Эльвиру, исключительно порядочную и не жадную. Только тремя этажами выше. Рувин на втором, а Эльвира на пятом.

Как-то Фанечка пришла днем отдохнуть, придя с базарными покупками. Вздремнула и не проснулась. Тихо ушла, незаметно. Как и жила почти сорок лет с Рувином. Какой был для дяди удар. Естественно, он не воздевал руки. Хотя представлял, что его ждет.

Похороны в пятиэтажке — событие для всего дома, особенно для одного подъезда. Все всех знают, собираются на вынос, шепчутся, соболезнуют, дают советы. Кому предписано, намекают Рувину: «Посмотрите налево. Вы видите вот ту женщину?  Это Эльвира. Она одна без мужа. Если вы не против, мы с ней потолкуем. Если она согласится, все будет, как надо. Дамочка, лучше не бывает. Хорошо готовит, чистюля. Да еще молодушка, чуть за пятьдесят. Чем не невеста. Плюс обстоятельство. Дочь ушла от мужа,  и ей негде жить. Сам бог велел Эльвирочке оставить свою квартиру дочери и посмотреть на вас».

Не знаю, был ли такой разговор на деле или что-то в таком роде. Кто-то свел Рувина с Эльвирой. Обговорили условия. Не будем наивными. Они же не дети. Каждый со своим интересом, но только по-честному. Брак был зарегистрирован. Эльвира спустилась с пятого этажа на второй. Тут же стала наводить порядок. Силы у нее были не Фанечкины.

Сделала ремонтик. Все вычистила, выскоблила. Не дожидаясь зимы, научно избавилась от тараканов. Только в своей спальне дядя не позволил ничего менять. Здесь было его лежбище, созданное его руками, его ощущением себя, своих привычек, памяти о Фанечке. Тут, как говорится, и дым отечества сладок и приятен.

Эльвира убедила дядю отказаться от творожной бабки, а главное, от незаменимого, неподражаемого борща. Предложила свое меню. Дядю оно устроило, а главное, не повредило здоровью.

Рувин и Эльвира быстро притерлись друг к другу, без обид и выяснения отношений. Они прожили вместе долгих шесть лет. Нас, племянников, Эльвира принимала, как своих, близких. Конечно, Рувин не забывал Фанечку. Как-то без улыбки задал вопрос: «Если бы она в тот день не прилегла и не вздремнула, могла бы до сих пор жить?»

Последний раз я видел Рувина за пару месяцев до его кончины. Ему шел восемьдесят седьмой год. Дядя выглядел не хуже, чем обычно. На своих ногах, без палочки, старческих ходунков. Помнил прошлое и сегодняшнее.

Он впервые увидел меня еще в детской коляске, а теперь я приближался к шестидесяти. Годы позади. Для него какие годы. Прощаясь, он меня обнял крепкими не по-стариковски руками. Они оставались такими же, с крупными надежными пальцами слесаря с завода «Январского восстания».

Мы ему и Фанечке поставили достойный памятник. Он бы, по-моему, не одобрил, сказав, что можно бы и попроще!

Октябрь 2014 год